Земля русская - [58]

Постарайся понять это, ныне живущий. Вбери в свою душу трагическую скорбь женщины-матери, которой вечно сидеть на каменной ступеньке, сидеть и в зной, и в стужу, и в дождь, и в метель, и никогда — никогда! — не дождаться ни родных, ни знакомых. И ты, быть может, почувствуешь, что такое Красуха.

Несказанный вечерний свет льется над землей. Мужики косят сено, косят там, где была деревня. Древние ивы серебристыми слитками стоят вдоль дороги, а рядом — золотые стога.

Тяжко проезжать мимо Красухи!

* * *

«О Жене Павловой в Порховском районе ходят легенды. Это была молоденькая, стройная, как лоза, русоволосая и голубоглазая девушка. Женя перед войной кончила школу, работала счетоводом колхоза в Красухе. Комсомольцы избрали ее своим секретарем…

Началась война, и Женя первой установила связь с партизанами. Она ходила в Порхов, в ближайшие деревни и собирала для народных мстителей сведения о враге…

Когда фашисты дикой ордой налетели на Красуху, отец Жени, Василий Павлович, колхозный бригадир, посоветовал дочери бежать в лес. Нет, тогда он еще не догадывался, что всех жителей уже через час сожгут живыми. Он подумал, что молодежь погонят в Германию и его дочь станет рабыней.

Послушавшись отца, Женя бежала из деревни. Из укрытия она увидела, что жителей прикладами и штыками загоняют в гумна. Потом двери гумен забили досками. Она поняла, что это значит.

Женя знала, что у гумен сзади есть дверцы, в которые при молотьбе выбрасывают полову, и поползла к тем маленьким дверцам, чтобы спасти обреченных. Но палачи заметили. Один из них наставил ей в грудь штык, другой схватил вилы.

Она стояла с гордо поднятой головой и бросала в лицо убийцам гневные слова. Фашисты пронзили ее вилами и штыком…»

(«Правда»)

* * *

Утро было тихое и росное. В высокой мокрой траве блестела гряда серых валунов. За грядой в корневищах ольх и осин чуть слышно шумела еще неширокая тут, плавная Шелонь.

Дороги дальше нет. Была — не стало. Дорога упирается в высокую пирамиду из камней — такие знаки ставили некогда на рубежах. Здесь тоже рубеж.

Товарищ

Ты вступаешь на землю легендарного партизанского края. С этого рубежа, крутого берега Шелони, он простирался на восток до Рдейских болот, занимая 9600 квадратных километров. Край вошел в историю Великой Отечественной войны как советский в тылу врага, где наши люди мужественно сражались с немецко-фашистскими захватчиками и жили по законам родного Советского государства. Их девизом были слова:

Скорей умрем, чем станем на колени,

Но победим скорее, чем умрем.

Пирамида-рубежница поставлена там, где была деревня Железница. Еще можно угадать, как стояли избы, еще можно увидеть в траве камень-приступок, яму-подпол, усохшую яблоню-дикарку. Окрест — леса, леса…

Наш путь лежал на восток, в глубь партизанского края. Проехали Чернецово, Хлеборадово, Крутец, Бродки, Нивки… Дороги и до сего дня здесь трудные, а деревеньки малые. В селах — обелиски, на которых столбцами одинаковые фамилии: сражались и гибли семьями.

Во многих местах встречал я радушных людей. Но тут… Седые старушки вглядывались в нас, приставив к глазам козыречками черные ладони, спрашивали негромко: «Издалече ли, сынки?» — «Неблизко», — скажем. И зовут в избы, за стол усаживают — рады угостить, чем богаты. Станешь отнекиваться: сыты, мол, спасибо, от себя зачем отрываете, о, как обидятся, перечислять возьмутся, что в доме есть, чем богаты. А к слову припомнят и «тые годы лихие, когда по крохам целый обоз питерский собрали». Это отсюда, из Нивок, через Рдейские болота протянулись в Ленинград 250 подвод с продовольствием, и «окно» через фронт обеспечивали обозу гвардейцы-панфиловцы.

Часто седых старушек встречали мы у обелисков.

В селе Крутец я хотел отыскать место, где упал сраженный пулей одиннадцатилетний Коля Быстров. Коля с мамой жили в деревне на берегу Шелони. Под вечер в деревню вошли каратели и расположились на ночлег.

Не было у Колиной матери ни рации, ни почтового голубя, ни громкого голоса, чтобы крикнуть через Шелонь, предупредить партизан. Был у нее только сын, ее единственный мальчик, ее надежда и опора. Она послала сына.

И вот ночью в еще не отгремевшем бою Колька за руку тянет командира к своему дому, чтобы скорее обрадовать мать, рассказать, как выполнил наказ, но увидит ее на полу истерзанную и мертвую.

Над глыбистым мерзлым холмом братской могилы командир сказал Кольке: «Вот автомат, теперь ты — мститель».

Я все пытаюсь представить Колину мать в тот момент, когда посылала она сына через заснеженную Шелонь к своим. И вдруг мне привиделась та, присевшая на приступке крыльца в Красухе. Будто поднялась она, разогнулась и подняла руку к востоку: иди! Святая сила материнская, нет тебе меры, нет названия! Поднялась ты над землею русской бурей могучей и зарею светлой, скорбью и гневом, великой любовью и неизмеренной ненавистью. Поднялась ты, сила материнская, до самоотречения — во имя света и правды, во имя земли родной…

…Уже встают над Шелонью корпуса нового города энергетиков. Поднимутся высокие трубы мощной ГРЭС, пролягут автострады, встанут поселки на Рдейских, Серболовских, Цевельских мхах — преобразится край. И может быть, вот тут, у пирамиды-рубежницы на месте Железницы, новый скульптор изваяет иную мать, не скорбящую, а благословляющую на святой бой детей своих.