Земля русская - [41]

В часы таких размышлений переполненное запоздалой благодарностью сердце подсказало ему насадить памятную рощу. Он стал ходить в лес с лопатой, выкапывал в густой заросли на опушке ровные березки и носил на околицу, на пустырь над говорливым ручьем.

«…На берегу ручья стоит сосна сухая, ее когда-то молния разбила, вот тут и посажу, стволами написав любимой имя. Когда поднимутся, раскинут кроны и тень прохладная на берег ляжет, рыбак усталый или путник утомленный найдут в тени отдохновенье и в шелесте листвы услышат повесть о любви.

Поведайте, березы, им о той, чье имя вы храните, пусть унесут ее частицу доброты…»

Он не дописал в блокноте строки, показалось, что кто-то позвал его. Поднял голову — тихо, только шумел ручей на перекате да переговаривались в дуплах старых ив галки. Всходило солнце, первый луч упал на сухие ветки убитой сосны, словно руки в немой мольбе, протянутые к небу. Сосна напоминала о войне. Такие же деревья, простирая обугленные ветви, стояли на околицах сожженных деревень, у разбитых большаков, в старых парках. Олицетворением страданий остались в его памяти мертвые деревья, и, может быть, поэтому все последующие годы им владела страсть сажать новые, он сажал на школьных дворах с ребятами, сажал в деревенских и городских скверах, и даже здесь, в Лесовых Горках, начал не с ремонта обветшалого дома, а с того, что посадил аллею берез и лип. Теперь он сажал памятную рощу…

— Виктор Иванович, здравствуйте. Второй раз окликаю…

Он обернулся. Невысокая молодая женщина в сером плаще стояла в пяти шагах от него, напряженная, с таким выражением на лице, что, казалось, вот-вот заплачет.

— Вера? Что с тобой? Ты какая-то… У тебя что-то случилось? Да-да, я вижу. Что?

Две слезы покатились по ее щекам.

— Телеграмма пришла, позвонили с почты, не знают, куда нести.

Она достала из сумочки незапечатанную телеграмму — и сердце его тяжело сжалось: кто еще? Кого не стало еще? Мелькнула мысль о престарелой тетке, он навестил ее зимой, она тяжело болела.

— Лукашев, — шепотом произнесла Вера.

Он поразился своему спокойствию. Брал телеграмму, разворачивал, читал короткий скорбный текст, а сам думал: что же это, почему я даже не вздрогнул, ничто не шевельнулось во мне, словно я каменный. И сказал холодно, отчужденно:

— Он убил себя.

— Нет! — выдохнула Вера. Она глядела на него широко открытыми глазами, пораженная его холодным тоном. — Я звонила… Сердечная недостаточность…

Шелков повторил тем же ледяным тоном:

— Он убивал себя все последние годы. — И отвернулся. В глаза бросилась сухая, сраженная молнией сосна. Ему показалось, что сосна — белая на черном небе. Это видение длилось одну секунду, так бывает при вспышке молнии, а в следующую она словно бы потеряла свои резкие очертания, затуманилась и стала отодвигаться. И тогда он ощутил, как затяжелело в груди, как стеснилось дыхание. Он, наверно, сделал какое-то движение, потому что рука его оказалась вдруг на Верином плече, на него в упор глядели ее испуганные глаза. Он мотнул головой, сказал глухим, севшим голосом:

— Пойдем в избу. Что же мы тут…

В избе он как сел на стул перед окном, так и просидел все время, пока Вера, давний друг их дома, хлопотала у плиты: наливала воду, ставила чайник, разводила огонь. В окно была видна заозерная даль. Там, за широким спокойным плесом, перед синей кромкой леса, угадывалась дорога, по которой бежали машины и волокли за собой желтоватые пыльные шлейфы. Сколько раз, сидя вот так перед окном и в летние, солнечные, и в осенние, ненастные дни, глядел он в эту даль, ожидая оттуда друга. И он приезжал, редко, но приезжал, и были те дни для обоих праздником. Теперь ждать некого, ни здесь, ни там. Пусто в доме, пусто на дороге. Ах, как пусто в душе!

Вера поставила перед ним чай, молча ждала, понимая, что у него начинается самое тяжелое: пришли думы. Сейчас он начнет вспоминать, и горе обрушится на него, раздавит, если оставить его одного.

— Мы поедем завтра вместе.

Не поворачиваясь, он нашел ее руку, тихо, благодарно пожал.

…Петра Лукашева хоронили в дождливый холодный день. Лишь когда опустили крышку, выглянуло из-за туч солнце, уронило на гроб, на желтую песчаную землю прощальный луч. Виктор Иванович не пошел к гробу, не стал прощаться с другом. Он боялся прикоснуться, потому что еще живо было ощущение каменно-холодного лица жены, и он не в силах был вынести повторения. Он подошел к убитой горем Симе, остановился, и она, угадав его в толпе, подняла заплаканное лицо, протянула руки, он обнял ее за плечи, гладил вздрагивающую от рыданий голову. Они не произнесли ни слова. Она плакала у него на груди, он до боли закусил губу, сдерживая слезы, и чувствовал, как ударяет ему в спину глухой звук от засыпаемого землей гроба.

На поминки Виктор Иванович не остался. Он уехал сразу, в машине всю дорогу молчал, и Вера, сидевшая рядом, не осмеливалась заговорить…

А на земле торжествовала весна. Подул теплый ветер, очистил небо от туч, к вечеру выкатилась полная белая луна, и с озера поднялся густой туман, словно задымила сразу тысяча печных труб. Ночью оделись березы, зазеленели пожни — земля обновилась.