Земля под копытами - [131]

— Приятно было познакомиться, надо же, такой культурный рост, — продолжаю нахваливать. — Человек из простого крестьянского рода…

— Мы, Сластионы, не просто… Мы, можно сказать, из дворян, я расспрашивал. По материнской линии. Прадед мой всю жизнь при господском дворе был…

— Кем же он был, при господском дворе?

— Конюхом…

18

Копал ямочку для твоей мамочки! Не дождешься, чтоб я перед тобой гнулся! Так и сказал Сластиону. Я, говорю, рабочий человек, пролетарий-колхозник аграрно-промышленного направления, на все специальности, у меня руки откуда следует растут, и машина с гаражом на сберкнижке, цвету и пахну в трудовом социализме. По причине этого у меня рабоче-крестьянская гордость, и пусть тебе черти рогатые угождают. Микробы одни в твоей голове, боле ничего, изолировать тебя надо от всего прочего люда в знаменитую Глеваху[29], где алкоголиков лечат трудотерапией, потому что болезнь твоя заразная и для государства опасная: если все мы станем за портфелями и бобровыми шапками гоняться, кто дело делать будет? А ежели б ты, говорю, прислушался к мнению людей критично и проветрил свою башку, открывши двери и окна собственной совести, может, и пошел бы на поправку и снова к людям вернулся, ведь, если захочешь, не только языком, но и руками работать можешь, и за это я тебя уважаю. Голова, говорю, дадена природой, чтоб про жизнь думать, про небеса и звезды, а не о том, куда тебя поставят или передвинут, будто шашку на доске.

Да ничего этого Сластион слушать не хотел, одно в мыслях имел — как бы почаще на трибуну вылезать и себя показывать. Ох и любил же он выступать! С подскоком по залу к трибуне идет — ну, ровно растет на дрожжах. И щеки надувает по-сусличьи. А когда сидит в президиуме разных собраний, не ворохнется за красным столом и на глазах бронзовеет. Ну ладно бы грамотный был — выступай, люди послушают, может, что разумное скажешь, дак ведь тут грамоты что шерсти на колене. А я такой, не смолчу, подковырну. Как-то выступает Сластион на общем колхозном собрании, на котором подводили итоги хозяйственного года:

— Большим убытком для колхоза обернулось, что нынче мы имели аж восемнадцать членов колхоза беременными. И выходит: человек считается на работе, а фактически — нет его, и через это получается самое большое падение производительности по району. Надо нам стараться, чтобы порядок был, и не допускать такого…

— Это как не допускать?! — кричу ему. — А детей кто рожать будет, ты? С таким пузом, правда, можно и в декрет идти!..

В зале, известно, хохот. Еще долго после того спрашивали у Сластиона, скоро ли ему в декрет и какие меры принимать, чтоб беременных не было. Подходит он после собрания ко мне, щеки как две помидорины.

— Предупреждаю тебя в устном порядке за безответственные насмешки, которые допускаешь в адрес колхозного руководства.

Я громко, на все фойе, и рубанул ему:

— Ты, Йоська, еще рыбы не поймал, а уж сковородку на огонь ставишь…

А его только-только выдвинули в бригадиры — руководство называется! Проглотил, правда, молча и отошел. Но в бригаде житья мне не стало. Не то сказал, не так повернулся, не то сделал, хоть и волоку больше всех, потому что молодой. Тут затеял он волынку с этими песенками. В телевизоре, мол, нас покажут, на всю республику. А пока будем с песней строем на работу и с работы ходить, как в армии. Чтоб, значит, поднять дисциплину на уровень задач и выше. Да пусть меня хоть на весь мир показывают, а петь не буду, потому что в колхоз работать хожу, а не горло драть, как некоторые. Сластион мне заявляет: тянешь ты наш коллектив на последние места в культурном отношении, мол, жизнь теперь комплексно решается — и работай и танцуй. Песни да пляски и в телевизоре можно посмотреть, отвечаю я ему. За день так натанцуешься с топором и кельмой, что еле дышишь, не привык я лодыря праздновать. За это мне и почет от людей, а не за то, что выкаблучиваться буду на сцене, хоть бы и для телевизора. У каждого человека свой талант, каждой душе — своя радость. Заставь меня книжку написать или, как ее там, симфонию — только людей насмешу, а в своей работе я — профессор и лауреат, с любым потягаюсь.

Так я понимаю.

Лаялись мы с ним отчаянно, он свою линию гнул, и я не уступал. Большинство в бригаде держало мою сторону. Сластион это чувствовал, потому-то ничего поделать со мной не мог. Вдруг слышим, новое ему повышение выходит, инженером-строителем колхоза, а сам он произвел себя в начальники по строительству. Меня правление единогласно назначило бригадиром. Я стал отнекиваться, а секретарь парткома говорит: надо вытащить бригаду из прорыва… Ну, работаю себе, как и работал, с топором и кельмой не расстаюсь, разве что теперь сам людей расставляю и в наряде отмечаю. Веселей дело пошло, хоть не поем и не танцуем.

Проходит время, собирает нас Сластион и заявляет:

— Вверху мы постановили все силы бригады бросить на ток, жатва приближается, а ток не готов к уборочном кампании, немедленно надо довести его до кондиции и поднять вопрос на уровень современных задач и даже выше.

— Пока гром не грянет, баба не перекрестится, это уж точно, — поддел я.