Земля под копытами - [120]

— Может, винегретика подать? Холодец берите, домашний холодец, жинка моя варила. Минеральной водичкой запьете?

А рядом со мной тракторист сидел, сосед Сластиона, тот такой, что хвостом вилять не станет и на острое слово не поскупится. Слушал он, слушал, не выдержал да и говорит вслух:

— Подожди, Йоська, председатель поест — тарелки вылижешь!..

Но я про уху начал. Сидим, значит, возле чугунка, ждем председателя, а тут дождь стал накрапывать. Перебрались мы с ухой под навес для пастухов. Я и говорю:

— Давай, Йоська, начинать, не то уже кишки слипаются.

А Сластион на меня коршуном налетел:

— Ждать надо, на то он и председатель, чтоб его ждали!

У меня, правда, сидор с собой был, достал свою снедь, жую. А Йосип склонился над чугунком, слюнки глотает — такой голодный. Потом и говорит:

— А все же хорошо начальником быть. Люди все на работе, а ты один куда захотел, туда и пошел, никто тебя не проверит, никому не подотчетный.

— Еще как проверяют, больше, чем нас, грешных, — говорю.

— Сколько мне должностей предлагали, когда помоложе был, так я, дурак, отказывался…

И пошел брехать, как его чуть ли не министром хотели назначить. Ну, я уже эту его песню знаю, жую себе, слушаю, и вдруг жалко стало человека, экий зуд у него. Ведь это хуже болезни. Да и брякнул, сам не знаю, кто за язык дернул:

— Вот я на пенсию пойду, просись на мое место, и будешь хоть маленький, да начальник.

Сластион как глянул на меня — так огнем и опалил.

— Скоро вы, дядько, на пенсию идете?

— Да когда-то надо ж, года подпирают. Хоть и некуда спешить, — уже осторожней говорю: в ту весну, правда, выходили мои пенсионные года, но уходить я не собирался.

Опустил Йоська голову, задумался. Посидели мы еще чуток, поели все-таки, выходим к трассе, а тут и председатель навстречу. Задержали, говорит, в области, совещание ответственное. А сам отворачивается, чтоб в нашу сторону не дохнуть. Потом уж шофер рассказывал, что в ресторане с каким-то начальником, который запчасти поставляет, засиделся. Для колхоза, понятное дело, старался.

Работаем мы, как и работали. Я и думать забыл про тот наш разговор на лугу. А тут встречаю как-то у лавки своего кума, весь век бакенщиком проработал, лампы на Днепре светил, теперь на пенсии. Председатель наш на дочке его женат.

— Что это ты, — спрашивает кум, — решил пополнить нашу пенсионную флотилию? Мог бы и поработать еще…

— Кто тебе сказал? — удивляюсь.

— Сластион, кто ж еще. А его будто на твое место уговаривают. Сам по секрету признался. Он и так и эдак, не знает, соглашаться ли… Что от самого Йоськи слыхал, то и пересказываю.

Поговорили вот этак мы с кумом. Потом и от соседа услыхал, что и ему Сластион шептал то же самое. И покатилось по селу. А как-то, когда кормушки в коровнике ремонтировали, заходит председатель с шефами из Киева. Поздоровался и спрашивает:

— Слыхал, смену себе готовите? Рано, рано…

Не хотел я при чужих людях про Сластионовы штучки распространяться. Смолчал. Здесь и годы мои пенсионные звоночек подали: угодил в больницу, месяц провалялся, вернулся в бригаду, а там уже Йоська Македонович на полную катушку хозяйничает. На наряд ходит и на каждом собрании выступает, аж пламя изо рта бьет. Глянул на меня — будто лимон жует, так лицом скис:

— Хорошо, что вернулись… Меня этот руководящий хомут вконец замучил…

А по всему видать, как не хочется ему хомут этот снимать. Будто от материнской сиськи младенца отымают. Так и тянется. Душой и телом. Чувствую, что все одно на пятки наступать будет. Руководи, говорю, хлопче, ежели охота такая, а я в рядовых похожу, врачи советуют. И заявку на правление. По состоянию, мол, здоровья. Лучше самому уйти, чем тебя уйдут. Однако в бригаде, думаю себе, помаленьку еще тюкать топориком буду, пока ноги носят. Так он и из бригады выжил. А как дальше все вышло да про его бригадирство пусть другие расскажут. Еще подумаете, что зло в душе затаил. А с чего б это мне зло таить, коль я и без бригадирства — человек.

Ремесло у меня в руках и душа без червоточины.

9

Я люблю, чтоб все культурно.

А культура — это порядок.

Слыхали небось: прозвали меня в селе бауэром, хозяином, значит. Дурни, кто так говорит. Лодыри. Кирпич нынче доступный, так они коробки из кирпича сложат, а во дворах — грязищи по колено, и до ветру, простите, в кукурузу бегают.

Серость — это и бескультурье.

Поначалу купил я курень под кручей. Потом бульдозером его свернул к яру, кручу разровнял. Стал строиться с подворья — забетонировал все. Вокруг вывел желоба для стока воды. Дождь там либо снег, а у меня сухо, хоть танцы в комнатных тапках устраивай. Забетонировал двор и подвал выкопал. Плитами бетонными подвал выложил и сверху бетоном залил, а над подвалом кухню сложил. Зима ли, лето, — не бегаю с кошелкой за картошкой или какой другой овощью, все у меня под рукой. Культурно. Возле кухни — теплый клозет, водичка, бачок, все, как надо. Конечно, мне полегче развернуться, потому что сын у меня мастер на бетонном заводе в районе: позвоню — и машина с бетоном у двора. А сына кто учил? Он хотел поступать на учителя, я ему говорю: «Что тебе учитель дался, какая у него потяжка, разве что старые тетради на растопку. Иди, куда жизнь зовет: теперь все строятся, иди в строители — всем нужен будешь и в почете завсегда…»