Земля под копытами - [118]
— Когда ж, — спрашиваю, — Йосип Македонович, погреб будет, может, кого другого искать?
Он тут будто бураковым соком налился, достал из нагрудного кармана кителька красную книжечку — и бац об стол:
— Я заслуженный дружинник, за порядок на участке и в масштабах пошире отвечаю, а ты подходишь ко мне критически и недоверием подрываешь соответственный авторитет! У меня такой принцип: дал слово — выполни, обязательство — на передний край каждого сознательного члена! Задержка вышла по той причине, что я теорию изучал, как погреба делать, а реализацию на завтра наметил.
— Что ли, раньше погребов не делали? — просипел я, вмиг лишившись голоса.
— Не делал, но сделаю! Или сомневаетесь в моем авторитете?! — И под самый мой нос — красную книжечку.
— Не сомневаюсь, — вздохнул, что тут поделаешь.
Утром является Сластион с портфелем в руках, в портфеле — кельма. Пришел день реализации, говорит, буду погреб ставить. Сложил он погреб, хоть я, признаться, переживал очень. Не за день, конечно, как похвалялся, с неделю копался. Но сделал — как себе, ничего плохого сказать не могу. Кирпич к кирпичу, как солдатики на параде, и расшивка аккуратная. В середке разных закоулочков напридумывал, и для квашения, и для бураков и моркови, и для банок, а пригребицу таким кандибобером выложил, что другой такой в селе не было и больше не будет. Потом уже из города приезжали, фотографировали для музея, потому что в пригребице, говорят, соединяется хозяйственная необходимость с яркими приметами сегодняшнего дня, народное творчество и этнография на новом этапе. Вам, отвечаю, графия, а мне в копеечку влетело, потому — перерасход цемента и кирпича из моего семейного бюджета — только на одни ступеньки, чтоб на пригребицу подниматься, сколько пошло, и вы, коль уже фотографируете для музея на моем собственном подворье, должны бы мне за это какую-никакую копейку кинуть, я законы знаю. Пообещали, значит, прислать, да вот и поныне жду.
Ну, дошло у нас со Сластионом дело до магарыча. Является он магарыч пить — гармошка на плече. Я, говорит, всю музыку играю, но больше всего военные марши уважаю, а из военных маршей самый мой любимый — «Марш артиллеристов». Сейчас взойду на пригребицу и сыграю «Марш артиллеристов» в честь моего первого погреба, пока народ соберется.
— Какой народ?!
— А на торжественный митинг по поводу большого события в нашем краю и в более широком масштабе — моего первого погреба. Пройдись по дворам, а я клич кину музыкой. Я с пригребицы открою митинг, когда массы сойдутся, а потом ты дашь мне слово для доклада и обмена опытом. После доклада попросишь меня разрезать ленточку. За лентой я утром в район сгонял. Я сыграю «Марш артиллеристов» и разрежу ленточку, а ты обеспечивай аплодисменты, чтоб переходили, когда я моргну, в овацию…
Меня, конечно, как кипятком ошпарили эти его слова. Не люблю я, чтоб мне в борщ заглядывали. Мое пусть моим и будет. Люди что? Плохо — осмеют, хорошо — позавидуют, а то еще и напишут куда. Этого мне не надо. Не затем я тратился (двухметровым забором отгородился и ворота железные — нигде ни щелки), чтоб добровольно людей на свое подворье пускать.
— Не-е! — отвечаю твердо. — Митингов в моем дворе не было и не будет, такого я не допущу. А ты, Йосип Македонович, пей магарыч, бери заработанное — и до свидания. Митингуй возле своей жинки.
Гармошка у него в руках всхлипнула и умолкла. А лицо сделалось такое, будто я на него, на Сластиона, анонимку написал. Щеки опали, губы дрожат, из глаз, гляжу, вот-вот слезы покатятся. На что уж я не слабонервный, а и у меня на душе заскребло: хоть он и без должности, а с портфеликом, думаю себе, никогда наперед не знаешь, не угадаешь…
— Я тебе погреб делал, хоть сегодня на выставку, как высокому начальнику, не посмотрел, что ты — никто, быдло. Потому я на всех этапах согласно с высшими указаниями борюсь за качество. А ты не захотел праздничного фейерверка для моей влюбленной в почет души организовать. Мне ведь хочется на виду быть, при общественном внимании. Так сам свой магарыч и пей, хоть залейся. Сластион до чарки не охоч, и денег твоих поганых мне не нужно, делал я погреб для души и собственной радости…
С тем Сластион взял гармошку под мышку и пошел со двора. Так я на магарыче сэкономил, а денег Сластионовых мне не надо, я такой: моего не трожь, но и у другого не возьму. Три раза я Сластиона встречал и трижды деньги предлагал, да он отказывался. Пришлось жинке Сластионовой отдать, та взяла.
Может, с год мы не здоровались, обиделся, что я митинговать во дворе не дозволил; потом, когда у него переболело, «здравствуй» — говорил, а больше ни слова с той поры. Хоть и на одной улице жили, а вроде на разных планетах. Где он теперь, не знаю и знать не хочу, впервые сейчас слышу, что нет уже Сластиона в селе.
В гости не хожу и у себя не принимаю, за делами некогда мне язык чесать.
8
Не видал, не слыхал — зря говорить не буду. А бабский телефон — он что угодно натрещит. В сельском Совете документально скажут, где в данный момент находится житель нашего села Йосип Македонович Сластион. Им положено знать, они и должны ответить.
Известный украинский писатель Владимир Дрозд — автор многих прозаических книг на современную тему. В романах «Катастрофа» и «Спектакль» писатель обращается к судьбе творческого человека, предающего себя, пренебрегающего вечными нравственными ценностями ради внешнего успеха. Соединение сатирического и трагического начала, присущее мироощущению писателя, наиболее ярко проявилось в романе «Катастрофа».
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.