Земля под копытами - [117]

7

На данный момент водяных крыс развожу, нутриями называются по-научному. Зимой привез двух маленьких с базара на Куреневке. По четвертному за штуку отдал. Теперь они дорогие. Зато быстро плодятся. Воду из колодца беру моторчиком, бассейн для них зацементировал за хлевом, тут вам жить, тут и дачничать. Кроли у меня в сарайчике, а для кур в яру блиндаж вырыл. Вырою еще и для пчел осенью, в хлеве им сыро, зимой у меня одна пчелиная семья погибла.

Дом как дом, восемь на девять, по нынешним масштабам глаз не колет, есть и побольше. В доме мастерская, столярный верстак и все прочее, что нужно; ток трехфазный подвел, это дозволяется, плачу государству исправно. Может, слыхали, один тут у нас прошлой зимой жучки в печах понаделал, счетчики хитро обманул и сосал из государства, как паук. А на линии заметно — телевизор вечером не включишь, все жучки забирают. Сперва на меня подумали, контролеры три раза наскакивали. Я говорю им: известно, своя рубашка ближе к телу, но я не из таких, чтоб башку добровольно под статью Уголовного кодекса подставлять. Если мне потребуется, уж найду, как украсть, чтоб никто за шкирку не схватил.

Поняли, что не я, стали дальше искать. И нашли. Так он, баран дурной, труханул и еще туже петлю на шее затянул: ящик, говорит, коньяку ставлю, только не составляйте акта. На мотоцикл — и в лавку. А контролеры позвонили прокурору. Привозит он ящик коньяку, а прокурор тут как тут. Ну и — прощай, Иван, пиши письма.

Сейчас, сейчас и про Сластиона будет. Видали мой гараж? Машины еще нет, но живу с перспективой. «Ладу» запланировал. А гараж такой, что и «Волга» встанет. Бабы несознательные говорят: каждому — своя доля. А я считаю: у каждого такая доля, какую он себе отхватит, зубами вырвет. Человек живет, пока аппетит у него не пропал. Был аппетит у Сластиона, и Сластион был. В бабские побрехеньки не верю. Мы — твари земные, и нам, чтобы жить, надо землю пятками чуять. А оторви нас от родимой, тут тебе и конец. Покойничек давно наш Сластион, вот что я вам скажу, потому что от земли оторвался. А мог бы жить-поживать и без всякого портфеля. Что теперь портфель дает?..

Вот и тепличка моя. Видите, какие помидоры? Специальный сорт, гиганты называются. Два помидора тянут на килограмм. Председатель сельсовета приходил, до каких пор, говорит, ты будешь строиться? Моя земля, отвечаю, что захочу, то и построю на ней. Примем решение, председатель говорит. А я ему: пока вы решение примете, я построюсь, а у меня фундаменты — метр двадцать, бетоном залиты, никакой тебе бульдозер не возьмет, разве что атом подложите. И закон теперь не такой, чтоб с бульдозерами на нас. Да и не для себя стараюсь, говорю ему, а для людей, для всех, сам я в этом году еще и помидорины не съел, прямо калитка не закрывается: тот берет для ребенка, тот для больного, и тебя прикрутит — придешь, о цене не спросишь, только б я продал. Сделай теплицу в селе, говорю ему, председателю, значит, тогда и принимай решение. Выслушал он меня, да и пошел себе. Вдруг кричит из-за калитки (а калитка у меня на автоматическом замке, с улицы не откроешь, пока сам не отопру):

— Чиряк ты на нашем теле!

Смолчал я; не полиняю, думаю, от твоих слов, еще придет коза к возу. Так и вышло. Прибегает как-то ко мне председательша. Положили, мол, моего в больницу, прописали витамины, продайте хоть кило помидор. Продать-то продал, зла долго держать не умею, но, пока взвешивал, подумал: пусть они тебе костью в горле встанут, раз чирьем меня безвинно назвал.

Уже, уже — про Сластиона. Сюда я перебрался потому, что врачи так посоветовали. Климат, говорят, вам нужен подходящий. Чтоб свежий воздух и вода близко… Только некогда к воде ходить: хозяйство. Туточки, где теперь теплицы, хатка стояла, которую я купил. Строиться начинал с погреба. Выкосил под горой крапиву, тут, думаю, будет погреб. Колышки бью, размечаю, значит. Глядь, входит во двор мужчина, роста невысокого, но широкоплечий, поношенные милицейские штаны на нем, картуз тоже милицейский, линялый, верх аж побелел, портфель в руках, а из портфеля топорище выглядывает.

— Бывший районный милиционер, ныне почетный строитель колхоза Йосип Македонович Сластион! — рекомендуется.

Ну, я тоже назвал себя.

— Строиться решили? Кто разрешил?

— Власть разрешила.

— Проверю, за участок этот отвечаю…

Я скумекал, что с таким лучше по-хорошему. Приглашаю в хату, на стол пол-литра ставлю. Он, правда, не отказывался. Ну, выпили. Он и завелся: служил милиционером, начальство, мол, очень довольно было, офицерское звание предлагали, да подал заявление и ушел из милиции, мол, строгость и дисциплину уважаю, а народ теперь избаловался, высшее начальство сквозь пальцы смотрит, попускает, вот он и ушел, чтобы не переживать. Много должностей, говорит, ему предлагали потом и в селе, и в районе, но он решил пока что рядовым побыть, возводить материальную базу, без него, мол, в колхозе не возведут ничего. Тут я и брякнул на свою голову:

— Так, может, вы, Йосип Македонович, мне погреб возведете?

— Йосип Сластион все может. Погреб — это мне на день работы…

Завез я кирпич, цемент, песок, а сам собрался за семьей ехать. Езжайте, говорит, спокойно, а приедете — погреб будет готов. Приезжаю через неделю, а у меня на подворье и конь не валялся. Позвал Сластиона, веду в хату, налил по чарке, люблю по-хорошему с человеком, зачем врагов наживать, враги сами появятся.