Земля несбывшихся надежд - [118]

Я слышала, как отец с облегчением вздохнул.

Но теперь, когда он был дома, он перестал делать упражнения, и медленно, но верно и вторая нога перестала двигаться. Паралич подкрался к его ногам и стал подниматься вверх по телу. Он превратился в человека со странным телосложением и согнутыми коленями. Когда мы пробовали выпрямить его ноги, они медленно возвращались в прежнее положение до тех пор, пока колени снова не были согнуты. Прошел месяц, и маме поставили диагноз — хронический гастрит. Не было ничего, что бы она могла съесть, не испытывая ужасной боли. Целыми днями она пила теплое молоко и ела шарики из риса с йогуртом. Она даже не могла больше есть фруктов. Апельсин или яблоко могли вызвать у нее кашель с кровью. От помидора она кричала от боли, а еда с малейшим содержанием специй или растительного масла могла бы заставить ее разбить о пол тарелку.

Становилось очевидно, что папа умирает. Мама сидела на краю его кровати, но даже она была не в силах остановить Смерть, заявлявшую о своих правах на каждый дюйм его тела. Именно так Смерть и забирала его, день за днем взбираясь по телу, легкомысленно, неторопливо, беззаботно. Когда Смерть забрала его руки, мама положила на них бутылки с горячей водой, будто могла согреть его плоть и остановить ее умирание. Это тот самый маленький ребенок Смерти заставлял папу платить за то, что тот ускользнул из его когтей много лет назад, когда сидел около ямы в джунглях, смеялся и говорил: «Девять из десяти — это тоже очень хорошо».

Мама попросила братьев, чтобы те по очереди заходили раз в день, чтобы поднимать отца, меняя положение, так как он страдал от множества пролежней. Они поднимали на руках слабое папино тело и мыли его, будто он был ребенком.

Через семь месяцев все его тело было парализовано. Все его тело было таким спокойным и таким странно холодным, что, казалось, он был уже мертв. Папа все делал медленно. Он и умирал медленно, мучительно. Таков был его путь. Дыхание папы было затрудненным, и он больше не хотел есть. Постепенно и его голова становилась холодной. Мама пыталась залить молоко ему в горло, но оно только вытекало тонкой струйкой из уголков его рта и текло вниз по подбородку. А она все еще отказывалась сдаваться и сидела рядом с мужем целый день.

Однажды отец посмотрел на маму и прошептал:

— Мне повезло больше, чем Тируваллару.

После этого он больше не говорил, и ужасное безмолвие Смерти поселилось в нем. Из-под его полуприкрытых век были видны лишь белки глаз. Его дыхание стало таким неглубоким, что только зеркало, поднесенное к лицу, показывало, что его недвижимое тело все еще дышит. Лицо и голова были холодными, и все же отец дышал. Его глаза смотрели вперед, в никуда. Четыре дня он лежал холодный, но все еще дышал. На пятое утро мама проснулась и увидела, что он весь стал совсем холодным. Больше не чувствовалось теплого дыхания из его ноздрей. Его рот был полуоткрыт. Все его дети и внуки собрались вокруг его кровати, когда мама позвала доктора Чу. Доктор Чу констатировал, что папа умер.

Мама не плакала. Она попросила Лакшмнана выпрямить его ноги, принеся из кухни большую палку, а затем вышла из комнаты. Лакшмнан ударил палкой по папиным коленным чашечкам. Мы услышали хруст, и мой брат медленно надавил на негнущиеся ноги, чтобы те снова выпрямились. Лакшмнан вынес в гостиную мамину скамью и положил на нее папу. Матрац с большой посеребренной кровати вынесли на задний дворик и сожгли. Там вечером был большой костер. Я видела, как мама стояла там совсем одна, глядя на оранжевые языки пламени, съедавшие хлопковую набивку. Она выглядела, словно вдова, бесстрашно ожидающая выполнения обряда сати. Я могла представить, как она смело бросается в огонь, где сгорает тело ее мужа. Никому не нужно было подталкивать маму. Никто, правда, и не посмел бы. Внутри нее горел огонь куда больший, чем тот, что сжигал матрац. Она сжигала большую часть своей жизни. Все дети были зачаты на этом матраце. Годами она снова и снова набивала матрац, чтобы он был плотным.

Мама смотрела на огонь и теперь только осознала, что любила мужа. Все эти годы она любила его и даже не знала об этом. И даже на свои непривычные приступы боли, когда он упал, она не обратила внимания и посчитала это глупостью. Возможно, она и тогда знала это, но была слишком горда, чтобы признаться. Ей следовало бы ему сказать. Как бы она хотела, чтобы она сделала это тогда! Это бы сделало папу счастливым. Почему, почему, ругала она себя, она ему не сказала этого? Это могло бы даже дать ему желание жить. Мама знала, что целью всей его жизни было добиться, чтобы она его полюбила. Последние слова, так мучительно сошедшие с его неподвижных уст, одновременно горько и сладко звучали в ее голове. «Мне повезло больше, чем Тируваллару». Она поняла, что он хотел сказать. В ряде историй, составлявших цепочку индийских легенд, Тируваллар был одним из самых великих мудрецов, когда-либо живших на земле. У смертного ложа своей жены он пообещал ей выполнить ее просьбу. «Проси, — сказал он. — Проси чего угодно твоему сердцу». Она могла попросить самое заветное, к чему стремится каждый индус, —