Зелимхан - [8]

Уложив детей спать, Бици еще долго сидела у очага, невесело раздумывая о многочисленных житейских заботах: к утру печку затопить, детей накормить, дать корма скоту, хлев убрать. А чем накормить гостей, если снова заглянет кто-нибудь? Сестру старого Бахо знали многие, и люди шли из самых дальних аулов. Были и такие, что хотели узнать о судьбе узников, томящихся в грозненской тюрьме. Обо всем этом справлялись у Бици, потому, что убитый горем Солтамурад вообще не появлялся на людях.

Уже лежа в постели, женщина думала о своем вчерашнем разговоре с братом.

— Ты здесь совсем одна, и дети маленькие, перебирайся-ка лучше в отчий дом, — предложил он.

— Нет, — отвечала Бици, — не уйду отсюда, не осрамлю этот дом.

— Если что-нибудь с тобой случится, позор ляжет на нас, — стоял на своем брат. — Дело Зелимхана может затянуться надолго, поживи лучше с нами, а там видно будет.

— Сколько бы оно ни тянулось, я не уйду из этого дома, — твердо сказала Бици и отвернулась от брата.

Залаяла соседская собака. В доме царила глубокая тишина; Бици лежала, прижавшись к дочери, и думала о Зелимхане. Вот он, виделось ей, запрягает быков, они вдвоем едут на сенокос... Он вытащил из сумки оселок и наточил косу. Потом, широко размахнувшись, принялся косить душистую траву. Но вот он устал, остановился, чтобы передохнуть, подошел к ней, сел в тени арбы и, улыбаясь, делится с женой своими планами по хозяйству. Ведь было же такое! Совсем недавно. День тогда стоял жаркий, тихий, в воздухе чувствовалось приближение грозы. Но Бици не боялась ни грозы, ни града. Все было для нее хорошо — Зелимхан был рядом. Но вот надо же было ворваться к ним в дом какому-то злому духу, который нарушил их счастье.

Зелимхан никогда не объяснялся Бици в любви, но был настолько сильно привязан к жене, что без нее чувствовал себя больным. И когда она однажды призналась ему, что очень счастлива с ним, он просто ответил: «Потому, что ты меня сделала счастливым».

Утомленная этими мыслями, Бици едва вздремнула, когда сквозь сон услышала стук в дверь. «Кто бы это мог быть в такой поздний час?» — подумала она, поднимаясь, чтобы открыть дверь. В комнату вошел двоюродный брат Зелимхана Бетелгирей.

— Ну, как поживаете? — спросил он, присаживаясь на нары.

— Ой, это ты, кант[5] — удивилась Бици. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего особенного, — ответил Бетелгирей, — просто пришел повидать вас.

— Нет ли чего нового от наших из Грозного?

С минуту Бетелгирей молчал, будто собираясь с мыслями.

— Говорят, что вчера Зелимхана, Али и Ису вывели из грозненской тюрьмы и отправили на Илецкую каторгу, соль копать, — как бы нехотя, сказал он, не поднимая головы. — Гушмазуко как непригодного к физическому труду направили во владикавказскую тюрьму.

— Кант, — робко спросила Бици, — скажи, пожалуйста, а что это за место «Илецка» и далеко ли от нас?..

— Вот уж этого не знаю, — ответил Бетелгирей. Потом достал из очага головешку и прикурил от нее только что скрученную цигарку крепкого самосада.

— А кто из наших может это знать?

— Когда доедут до места, Зелимхан обязательно пришлет письмо. Вот тогда соберемся все и поедем к ним...

* * *

А в то же время в доме сына махкетинского старшины Говды томилась Зезаг. Вот уже четвертый месяц билась она, не подпуская к себе Успу, которого силой навязали ей в мужья. Внушенное ей с детства убеждение, что жена должна беспрекословно повиноваться воле мужа, уже настолько пошатнулось в душе Зезаг, что она решительно отказывалась признать законным этот ее брак.

— Да ведь нас благословил сам кадий! — возмущался Успа. — Ты что же, отвергаешь и шариат?

— Да, и от шариата отрекусь, если он требует, чтобы я выходила замуж по капризу сильных! — твердила девушка.

Пока отвергнутый муж угрожающе сжимал кулаки, Зезаг настороженно поглядывала вокруг, ища предмет, которым могла бы воспользоваться для защиты. Грудь ее высоко вздымалась, ее раненое сердце, еще хранившее под пеплом весь свой неукротимый жар, билось, как пойманная птица.

Успа метался из угла в угол, как затравленный зверь в клетке. Затем он внезапно остановился, теребя рукоятку кинжала, и Зезаг, встретив холодный угрожающий взгляд мужа, почувствовала себя так, будто падает в глубокую пропасть. Она была совсем одна, и страдания ее были тяжелей оттого, что ей не с кем было поделиться ими. И все же до сих пор ни побои, ни ласки, ни уговоры не могли примирить ее с нелюбимым мужем.

С трудом переводя дыхание, Успа снова начал:

— Зезаг, я люблю тебя и никому не уступлю! Запомни это!

Зезаг хранила холодное молчание, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома. Гроза приближалась.

Вдруг Успа зверем бросился на жену, с силой привлек ее к себе, повалил на кровать. Его побагровевшее потное лицо тянулось к ее лицу, он пытался ласкать ее, бормотал какие-то невнятные слова, весь в плену безудержной похоти. В этот момент совсем близко оглушительно грянул гром, и руки Успы невольно ослабли. Воспользовавшись этим, Зезаг оттолкнула его с такой силой, что он свалился на пол, ударившись виском об угол стола.

Зезаг кинулась из комнаты. Вдогонку ей просвистел кинжал, брошенный Успой. Клинок с силой вонзился в притолоку двери. На шум прибежала свекровь.