Зелимхан - [6]

4.

Нелегко было и Солтамураду, оставшемуся на воле после ареста отца и братьев. Жизнь его стала невыносимо горькой, и он готов был отдать ее немедленно, лишь бы за достойную цену. А какая тут цена достойная? Вот вопрос, который теперь неизменно задавал себе горец. Убей он пристава, Элсановы только обрадуются: его арестуют за убийство, и им уже некого будет бояться. Если он убьет кого-нибудь из Элсановых, власти все равно арестуют его, а семья его окажется беззащитной перед кровной местью. А ведь надо еще невесту отбить. Нет, очень тяжелое положение у Солтамурада. И сколько ни думай, а придумать такое, чтобы достойно отомстить всем врагам и в то же время вырвать из их рук любимую, — не придумаешь!

С тяжелыми этими мыслями сидел Солтамурад однажды вечером, когда к нему пришел сосед и сообщил:

— Ты знаешь, что Адод, не посмев оставить Зезаг как невесту своего сына, теперь выдает ее замуж за сына мехкетинского старшины Успу?

Первую минуту юноша сидел молча, ошеломленный, стараясь разобраться, не подсказывает ли ему судьба достойный выход. Потом спросил:

— Это как же? Ведь она дочь Хушуллы. Он знает об этом или нет?

— Кто? — переспросил сосед.

— Хушулла.

Тот только развел руками да закатил глаза.

— Хушулла безвольный человек! Его как бы и нет. Он, как прелый пень, будет лежать там, куда его бросит старшина... Он нарочно закрывает глаза, чтобы все думали, что он слепой.

Вдруг Солтамурад вспомнил: «Не забывай меня, я совершенно одна, помочь мне некому», — сказала ему недавно Зезаг. Юноша вздрогнул.

— А ты знаешь, когда и куда они собираются ее увезти? — будто очнувшись, спросил он у соседа.

— Точно не знаю, — ответил тот, — мне почему-то кажется, что они намерены сегодня до рассвета доставить ее в Махкеты... — Он пытливо посмотрел на Солтамурада. — Я вижу этот разговор сильно взволновал тебя. Извини! — сосед покачал головой и поднялся, чтобы уйти.

— Нет, зачем! Спасибо тебе за то, что сообщил мне об этом, — спокойно сказал Солтамурад, провожая соседа до двери.

После его ухода молодой горец еще долго лежал и раздумывал: «Правильное ли решение я принял? Нельзя же мне дать им увезти Зезаг в Махкеты, дело еще больше осложнится... Но ведь за такую попытку попали в тюрьму отец и братья. Если там с ними что-нибудь произойдет, тогда куда мне деваться? Но теперь могут схватить и меня, без борьбы дело не обойдется, прольется кровь. И что тогда?» Так мысли его все снова и снова описывали этот бесконечный круг.

Было далеко за полночь, когда Солтамурад поднялся. Он оделся, опоясался кинжалом. В этот момент в комнату неожиданно вошла мать.

Он знал, что она угадывает его состояние, тревожится о нем и постоянно следит за каждым его шагом, но скажи ему кто, что мать и сейчас на ногах, он бы не поверил.

— Мама, это ты? — спросил он подчеркнуто спокойно.

— Да, — ответила старая Хурмат, остановившись у порога.

— Я должен пойти туда, мама, понимаешь?.. Это необходимо!

— Ты уже ушел, сын мой, — перебила его мать, — твои глаза меня уже не видят.

«Мне тяжело, очень тяжело, но честь семьи дороже тебя, сын мой», — можно было прочесть на ее посуровевшем, словно окаменевшем лице.

— Твои глаза не видят меня. Ты слышишь? Твои глаза не видят меня, — дважды повторила она.

— Нет, вижу, мама, хорошо вижу.

— Знаю, что видишь, — сказала она. — Если ты идешь отомстить за поруганную честь нашей семьи, то иди, и да поможет тебе аллах. Не будь только трусом! — Старуха пытливо и требовательно всматривалась в лицо сына. Глаза ее наполнились слезами, но на всем облике ее лежала та же необычная суровость. Казалось, будто она погрузилась в небытие, безразличная ко всему на свете, к людям, к судьбе своих детей и к собственной жизни во имя восстановления родовой чести семьи Бахоевых.

Выходя из дома, Солтамурад все еще толком не знал, что же именно ему следует предпринять. Одно было ясно: хоть швырнув камень на дорогу, нужно помешать врагам увезти Зезаг.

Солтамурад сидел у дороги до самого рассвета. В лесу стояла настороженная тишина, нарушаемая лишь однообразным шумом реки. Шелест дубка, треск сухого валежника, всполох ночной птицы — все это тревожило, било по обостренному слуху юноши, заставляя его вздрагивать.

Блекли звезды. Перед рассветом на поляну выскочила лисица с темно-серой спинкой. Взглянув в сторону дороги, зверь остановился как вкопанный, потом, сверкнув огоньками глаз, круто повернул назад и исчез в желтой листве осеннего леса. В чаще затрещали ветки, шумно взлетели испуганные куропатки. «Такая маленькая, а сколько шума наделала», — подумал Солтамурад.

Прислушиваясь и наблюдая за дорогой, Солтамурад чувствовал, что временами его начинает клонить ко сну. Когда на востоке показались первые проблески зари, он приложил ухо к сырой земле, и в настороженной дреме слух его уловил легкие шаги и приглушенный говор. Вскоре на тропинку в десяти шагах от него вышли трое мужчин и женщина. В руках у того, что шел впереди, была берданка, он держал ее дулом вперед.

Увидав Солтамурада, человек этот молча отскочил назад и выстрелил. Стрелял он, видно, наугад, с испугу. Пуля сорвала кору с дикой груши и с визгом ушла в лес.