Зеленые горы и белые облака - [9]

К тому времени мы уж виделись довольно редко. Пути наши разошлись. Я училась на вечернем, работала на телевидении, но, сочиняя сценарии, всегда старалась задействовать Леонтия. Он купил "Москвич" сливового цвета: "каблук" с большим багажником. И в этом фургончике возил своих зверей - то надо в Большой театр на "Дон Кихота" забросить осла ("Своих-то там не хватает!" - шутил Леонтий). То в Детский театр на "Маугли" по-солидному подвезти питона...

Короче, в назначенный день с козлом в грузовом отсеке сквозь милицейский кордон Леонтий въехал на территорию Шаболовки.

Моего дорогого друга я встречала у входа в первый корпус, и мне уже были хорошо видны его пышные усы и пшеничные кудри, когда вдруг у машины заглох мотор. Леонтий вылез - смущенно улыбаясь, мол, айн момент, открыл капот, склонился над мотором, закурил... и уронил туда горящую зажигалку.

Мощное пламя вырвалось из мотора и мигом охватило машину. Леонтий с опаленными кудрями кинулся к багажнику, выволок на свет божий абсолютно черного козла с огромными рогами, потом выхватил из кабины документы, а напоследок спас яркий шелковый камзол - весь в блестках, на вешалке, видимо, заботливо отутюженный Кларой Цезаревной.

"Москвич" сгорел в семь минут.

- Как живое существо, - горевал Леонтий. - Бибикнул мне, помигал фарами...

Подошли милиционеры: хлопали его по плечу, сочувствовали, смеялись.

Телевизионщики спешили на работу, не обращали внимания, думали, идет съемка.

А у нас, у комедиантов и плясунов, настроение, конечно, понизилось. Хотя Леонтий (артист!) надел камзол с огромными карманами, набитыми печеньем и вафлями, шелковые чулки, рубашку с кружевным воротником, золотую бабочку сверкал, искрился, как жар-птица...

Козел, невзирая на канонически сатанинский вид (ему только в Иудейской пустыне бродить в качестве козла отпущения), блистательно исполнил весь набор фортелей и трюков. И зверь, и дрессировщик на славу отработали съемочный день.

Одним словом, вечер. Надо увозить козла, а машины нет. И мы тоже - не сообразили после пожара заказать "уазик", такое все испытали громадное потрясение.

Выходим на улицу: я, Леонтий в каком-то сером тюремном ватнике - с сияющим камзолом, небрежно перекинутым через плечо, и на цепи этот человек ведет козла. Дождь хлещет - проливной, а ведь была, черт возьми, середина декабря.

Стали на дороге в темноте втроем ловить такси. Вымокли, замерзли, покрылись ледяной корочкой - никто не остановился.

Тогда мы решились на отчаянный шаг - проникнуть в метро.

Сиротской походкой я двинулась к суровой женщине с красной фуражкой на голове, замурованной в стеклянной будке.

- Это цирковые артисты, - говорю я жалобным голосом. - Фургон у них сгорел. А до дома буквально две остановки...

- Животных нельзя, - ответила она твердо. - Тем более без намордника.

- Он же козел! - говорю я. - Они не носят намордники.

- Нет, и все!

Леонтий - понизив голос:

- Я вам заплачу. Сделайте для нас исключение. Это очень смирный, психически уравновешенный козел. Он два раза ездил на съемки на Черное море, имел отдельный номер в пансионате работников Госплана и зарекомедовал себя с самой лучшей стороны.

Козел стоит - с ноги на ногу переминается, желваками играет, угрюмый, мускулистый, на железной цепи, глаза у него один желтый, другой зеленый, зрачки горят, как угли в печи, а рога такие, сразу ясно - что этот черт косматый по каждому поводу имеет свое собственное мнение. Причем готов его отстаивать с пеной у рта.

В конце концов Леонтий выложил последний козырь дьявольской силы.

- А на рога, - сказал он, - я ему надену целлофановый пакет, как на лыжные палки.

Тут нас - под свист и улюлюканье - с позором, со скандалом выдворили из метро.

Мы опять вышли на дорогу, но теперь разделились на две группы.

Я - стою, голосую, а Леонтий с козлом прячутся в кустах.

Неожиданно из дождливой декабрьской мглы на мой зов откликнулся какой-то тарантас.

Я распахиваю переднюю дверь, потом заднюю и - тоном, не терпящим возражений, - говорю:

- Нам нужно с вами подвезти одного козла.

Он:

- А?.. Что?..

В это время Леонтий с козлом с разбегу запрыгивают в машину.

- Но вы ведь сказали... одного! - обиженно проговорил шофер.

Редко мы виделись, очень редко, и с каждым годом все реже. У меня появился возлюбленный Славик, чемпион мира по буги-вуги. Мы с ним ночами танцевали в университете. Помню, он говорил мне, что буги-вуги - это исключительно парный танец, иначе, действительно, только окурки хорошо гасить. Женщины туда приходили огромные, в широченных юбках, а мужчины крепенькие, коренастые, как медвежата. Мы часами отплясывали буги-вуги, а в перерывах я читала всем наизусть "Графа Нулина".

Но все равно забыть Леонтия было невозможно, потому что в любом отечественном кинофильме в какой-то момент обязательно взлетал петух на забор, садилась на колени героя кошка, расхаживал по карнизу голубь. И почти всегда в этом случае за кадром стоял Леонтий с ливерной колбасой или горстью пшена и незримо руководил процессом, о чем красноречиво свидетельствовали титры.

Иногда я получала от него письма. Буквы там вечно разъезжались, чернила расплывались. А смысл был примерно такой: