Зеленое золото - [16]

— Да что же тебе сказать? Вот через год-другой появятся у нас в Туликсааре новые поля да сады, и тогда мы послушаем, что запоют те, кто говорит, что природу не переделаешь, а болота не осилишь…

— По-мужски сказано! — обрадовался Тамм и так хлопнул Реммельгаса по плечу, что тот даже покачнулся. — Только действовать нам надо сообща, это Тэхни правильно сказал. Согласен?

После того как Реммельгас кивнул, он спросил:

— Когда начнем составлять наш военный план?

— Сначала я еще раз схожу на Люмату, чтобы увидеть врага с глазу на глаз. И сразу после этого приду в колхоз — осмотрим вдвоем все твои владения. И как только картина станет ясной, тут же решим, с чего начинать.

— Правильно. Только не тяни с этим делом. А то река нынче особенно бурная, — видно, почуяла, что недолго ей еще бесчинствовать. Ну, будь здоров!

Он ушел, и в комнате сразу стало тише.

Реммельгас посмотрел на Киркму.

— Нам, кажется, по дороге? Так пойдемте вместе?

Чувствуя, что девушка не очень хорошо к нему относится, он не рассчитывал на ее согласие и потому тем более обрадовался, когда она молча кивнула головой.

У нее это получилось как-то непроизвольно: обычно она избегала провожатых. Зря, пожалуй, она согласилась, но теперь уж делать было нечего, не идти же на попятный, и она вышла из сельсовета вместе с лесничим.

Но он, по ее мнению, держался странно. Помчался вперед, как угорелый, будто ее с ним и не было. Полы его пальто так и развевались на ветру. Потом вдруг предложил пойти прямо через поле и, не ожидая ответа, схватил ее за руку и заставил перепрыгнуть канаву.

Уцелевший кое-где снег был тонким и ноздреватым. Вербочки вытягивали свои прутья с белыми барашками. Вокруг них прыгали синицы с желтыми грудками и черными головками. Легкий ветерок, дувший в лицо, был теплым и ласковым, совсем майским, хотя еще только-только начался апрель. Высоко в небе парили сарычи.

— Экая тут пустыня! — фыркнул Реммельгас. — Уж эти мне заготовители!

— Да вы жалостливый, товарищ лесничий! Это от однобокости, от одностороннего взгляда на жизнь. Вы забываете о том, что лес растет для людей, забываете о его потребителе.

— Суровое обвинение.

— Ваш упрек не менее суров. Вы считаете нас какими-то безжалостными истребителями…

— Считаю, ваша правда, считаю…

— Недаром Осмус называет вас упрямцем, который не считается с действительностью. Ведь каких трудов это стоило: валить лес, принимать, вывозить! Работали и в будни, и в праздники, и днем, и ночью. Работали и в мороз, и в дождь, и в метель, и в распутицу. А тут появляетесь вы и сразу же морщите нос: все это ерунда, бессмысленное истребление!

Хельма разгорячилась. Реммельгас даже залюбовался ею. Он с улыбкой вспомнил, как один ленивый хуторянин, опоздавший с выполнением своей нормы, назвал ее чертом в юбке. Вот если бы все так горячо отстаивали свою правоту, если бы все с таким же воодушевлением отдавались своему делу!

— И все же не будем ссориться! — Реммельгас взял девушку под руку и увлек ее вперед.

«Ах, вот но что! — с гневом подумала Хельми, когда почувствовала, как пальцы Реммельгаса сжали ее локоть. — Вот, значит, для чего все эти маневры. Да, видно, все мужчины одинаковы, только один начинает издалека, а другой ломится напрямик…»

Ей захотелось стряхнуть руку лесничего, но тот держался так естественно, что она не решилась. Лесничий заговорил о вырубке в Куллиару, а потом вдруг без всякой связи с предыдущим принялся рассказывать о том, как отбывал практику под Пярну. Хельми нехотя призналась себе, что слушать его было интересно. Лес он любил по-настоящему и накопил множество занятных наблюдений над деревьями, над жуками, над птицами и над зверьем.

А Реммельгас сам не мог понять, с чего это он вдруг так разоткровенничался. Он мог месяцами молчать и жить одной работой, без того чтоб изливать кому-то душу. Разговоры о том, что каждому необходимы эти излияния, ему казались вздором. Он считал себя достаточно сдержанным, чтоб обойтись без этого, а тут вдруг — нате, пожалуйста: болтает без удержу. Да еще с кем! С женщиной, которая, судя по всему, относится к нему недоброжелательно, которая упрямо защищает Осмуса, что никак его не предрасполагает к доверию. Поистине, человек сам для себя загадка.

Казалось бы, после всех этих размышлений впору было распрощаться у своего дома с Киркмой, но совершенно неожиданно для себя Реммельгас пригласил ее зайти к нему на полчасика.

— Надо отметить сегодняшний день, — сказал он.

И столь же неожиданным оказалось для самой Хельми, что она не сказала «нет». Она еще не отдавала себе отчета в том, что в ней уже пробудилось доверие к этому человеку. И оправдывала себя тем, что ей просто любопытно посмотреть, насколько далеко он может зайти.

На первых порах Реммельгас ничем не обнаружил своих намерений. Он пододвинул к Хельми кресло, стоявшее у письменного стола, и выразил при этом сожаление, что ему приходится принимать гостью в рабочем кабинете, а не в своей комнате, где, по его словам, было пока необжито и голо. Потом достал початую бутылку «Кюрдамира» и две стопки.

— Вы должны извинить меня за такую посуду, — сказал он, наполняя граненые стопки. — На то, чтоб обзавестись сервировкой, не было пока что ни времени, ни денег. Но все-таки выпьем. Поднимем бокалы… А что, товарищ Киркма, если бы мы подняли бокалы за нашу дружбу?