Зеленое золото - [17]

Хельми внимательно следила за словами и движениями лесничего. Она была недовольна собой. Зачем она позволила заманить себя сюда? И сидит тут покорная, словно овца. Не иначе как от этого он так и осмелел. Небось знай про себя посмеивается над ней: говорили, мол, недотрога, а он в два счета ее охмурил.

— О какой дружбе вы говорите? — спросила Хельми, вертя в руках граненую стопку.

— О какой? О настоящей дружбе, хорошей и честной. Нет, нет, вы не думайте, что я боюсь Осмуса и хочу из коварства переманить на свою сторону человека из его лагеря. Я много слышал о вас, знаю, что работаете вы без устали, себя не жалеете. Вполне естественно, что мне захотелось стать вашим другом. Для меня ведь тоже служение своему делу — все. Мы можем стать большими друзьями! Прозит!

Две руки поднялись, глухо звякнули неуклюжие стопки.

Странный это был вечер. Разговаривал почти один Реммельгас. Он рассказывал обо всем. О войне, об учении, о лесах. Он нагромоздил на колени Хельми всю свою коллекцию жуков в застекленных коробочках. Живо и красочно описал будущее Туликсаареского лесничества. Осушенный, ухоженный, убранный лес, ряды прямых, как солдаты, деревьев. В конце концов он заразил Хельми своим воодушевлением, и та, забыв об осторожности, перестала его дичиться. Она разговаривала, она задавала вопросы, она от души смеялась над его шутками.

Было уже темно, когда Реммельгас проводил ее домой. Ветер переменился и похолодало. Под ногами хрустел тонкий ледок. Наверху мерцали еле видные звезды. Над головой, шелестя крыльями, пронеслась какая-то ночная птица. Со складочной площадки послышался гул мотора, и фары сворачивающего грузовика на миг прорезали вдали черно-синюю тьму.

Реммельгас крепко пожал руку Хельми у ворот ее дома.

— Спокойной ночи! Надеюсь, я вас не очень утомил.

Едва Хельми успела ответить, как Реммельгас уже исчез, лишь поскрипывание замерзшей земли под его шагами доносилось еще из мрака.

Глава четвертая

В Туликсааре жил некогда помещик. Он владел большим скотным двором и примыкавшим к нему вытянутым жилым домом, который неоднократно перестраивали и ремонтировали. Тут расположился теперь туликсаареский лесничий со своей канцелярией. Сам помещик не жил в этом доме — слишком жалким было для него это приземистое и как бы приплющенное сверху здание с бесчисленным количеством окон и дверей. Тут помещались прежде управляющий скотной мызой и работники.

Кабинет лесничего располагался в угловой комнате, окна которой, выходившие на две стороны, были недавно увеличены. Их белесые, еще непокрашенные рамы, резко выделявшиеся на фоне серой стены, походили на квадратные очки. Комната была обита изнутри светлым картоном, из-за чего казалась более светлой и просторной, чем была в действительности.

К окну был приставлен боком старинный резной стол темно-красного цвета с утолщающимися кверху ножками. Он по своему виду очень подходил к дому, в котором находился. Реммельгасу не очень нравился этот явно барский стол, но его вместительные ящики, его размеры пришлись ему весьма кстати.

Вся остальная обстановка конторы была тут с бору да сосенки и очень недавнего происхождения. До 1947 года у местного лесничества и лесопункта было общее имущество, так как оба они подчинялись одному общему министерству лесной промышленности. Потом из него выделилось министерство лесного хозяйства, и тогда пришлось производить имущественный раздел между лесопунктом и лесничеством. Поскольку первый был представлен властным и энергичным Осмусом, а второй — таким рохлей в делах, как Питкасте, то естественно, что лесничеству досталась самая поломанная мебель и почти слепая от старости лошадь.

Но это бы еще с полбеды. Старая система управления оставила гораздо более неприятное наследство: многие лесники все еще по старой памяти чувствовали себя подчиненными министерству лесной промышленности. Или, говоря конкретнее, лесопункту, который его представлял.

Порой Реммельгаса даже охватывало от этого сознание бессилия. Оно усугублялось еще тем, что дела лесничества были в крайне запущенном состоянии. Это был результат той радикальной рационализации, какую Питкасте осуществил в своем делопроизводстве: он просто-напросто почти перестал заниматься всеми этими отчетами, обзорами, таблицами и картами. Чуть ли не за все приходилось приниматься с самого начала, будто лесничество было только вчера создано. На карте лесничества, висевшей над столом, имелось еще немало белых пятен. Устным сведениям Питкасте не следовало доверять — Реммельгас уже на опыте столкнулся с тем, что тот не очень-то держится верности фактам, и поэтому ему хотелось проверить все самому на месте. Питкасте даже не вел регулярного учета лесных культур, так что Реммельгас располагал лишь самой общей картиной состояния леса. У него было такое неполное представление о возрасте, спелости и качестве древостоя на том или ином участке, что составлять перспективный план лесопользования ему приходилось с крайней осторожностью.

Когда Реммельгас пожаловался на все это пришедшему внезапно Питкасте, тот принял упрек за похвалу и с великодушной готовностью принялся излагать свои деловые принципы.