Зеленое дитя - [15]

Оливеро поднял глаза на мужчину: тот стоял у стены, багровый от злости. «Это же то самое зеленое дитя!» — воскликнул Оливеро. Мужчина продолжал тупо смотреть перед собой, уставясь в одну точку. Оливеро понял, что угадал.

Машинально растирая прохладную на ощупь кисть женщины, он пытался вспомнить подробности странного события, случившегося в самый день его отъезда тридцать лет назад: событие это вызвало сенсацию не только в их деревушке, но и упоминалось в газетах всего мира. Собственно, и узнал он о нем в дороге и еще долго вспоминал о нем со смешанным чувством изумления и обиды на судьбу, помешавшую ему на месте заняться расследованием этого феномена, — ведь он, единственный из всей деревни, сумел бы разобраться в этой истории.

Если у кого-то есть желание полюбопытствовать, пусть поднимет старые подшивки газет, скажем, за 1830 год. (По вполне понятным причинам, точное время и место этого события огласке не подлежат). Из них он узнает, что в таком-то году, в такой-то деревне, в таком-то графстве объявились двое ребятишек примерно четырех лет. Они изъяснялись только на им одним понятном языке, который не имел ничего общего с известными языками. Откуда они родом, объяснить не могли. Каким образом оказались там, где их нашли, и как вообще оказались в этом подлунном мире, тоже установить не удалось. Одежда на них была из легкой, будто паутина, ткани светло-зеленого цвета непонятной выделки и, что уж вовсе удивительно, у них необыкновенная кожа: на цвет изумрудная, полупрозрачная, как мякоть кактуса, только еще мягче и нежнее. Детишек, нуждавшихся в уходе и внимании, взяла к себе в дом одна местная жительница, вдова. С виду ребятишки были очень тихие, пугливые, как оленята, но совершенно дикие: они не имели ни малейшего представления о Боге и о тех элементарных нормах морали, которые к этому возрасту усваивает каждый английский ребенок. Так вот, оказывается, Оливеро о том странном событии не забыл, — оно жило в его памяти, как неразгаданный знак, символ, тайно связанный с его неожиданным бегством и — теперь уже ясно — неизбежным возвращением.

Неудивительно, что он так быстро, не задумываясь, с первого же взгляда узнал сидевшую перед ним женщину. Едва он понял, кто она, у него стало легко и покойно на душе. Мозг его по-прежнему лихорадочно работал, перед мысленным взором вставали и проплывали образы и картины самые невероятные; но вся эта бурная умственная деятельность была сродни мелким безобидным возмущениям песка в гироскопе. Да, она волновала его разум, но во всем остальном была далека и чужда прохладной стихии его тела.

Он отер платком струйки крови, стекавшие по лицу женщины, приподнял бессильно висевшие руки и сложил их у нее на коленях. Слышалось ровное спокойное дыхание, — глаза у нее были открыты, но взгляд по-прежнему устремлен в пол. Оливеро посмотрел на ее обидчика, — тот явно свыкся с ситуацией и снял оборону. Он повернул слегка голову, искоса поглядывая на Оливеро, и этот вороватый взгляд исподволь выдал его.

— Ты — Коленшо! — внезапно осенило Оливеро, и он сделал шаг в сторону хозяина дома.

Тот вконец испугался: к физическому страху теперь добавилось опасение, что незнакомец — ясновидящий, чуть ли не пророк, наделенный божественным даром. Ужас настолько обуял мельника, что на глазах у Оливеро тело его обмякло, и он со стоном повалился ему в ноги.

А у Оливеро и в мыслях не было причинять хозяину зло. Он боялся другого, — как бы его не захлестнуло презрение к этому садисту. Но желание проникнуть в тайну событий, невольным свидетелем которых он оказался, было сильнее. Сейчас он уже точно знал, что сама судьба свела его с этими людьми. Поэтому ему во что бы то ни стало необходимо было завоевать их доверие. Он наклонился, помогая мужчине подняться, и подвел его к стулу возле другого конца стола. Сам сел с противоположного края. Ровно посередине между ними оказался ягненок на блюде, — вид его не давал Оливеро покоя, ему было не по себе. Он не успокоился, пока не взял блюдо с ягненком, не отнес к окну и не выставил его на двор. После чего прикрыл окно и вернулся за стол.

— Послушай, Коленшо, — обратился он к земляку, — постарайся вспомнить, что было тридцать лет тому назад. Ты был школьником, так ведь? Ты помнишь последние дни за школьной партой, — вспомнил? Не забыл, как однажды после обеда твой наставник разложил на учительском столе модель заводной железной дороги? По тем временам это была большая редкость: настоящий паровоз с вагончиками, только совсем маленький, произведение отличного мастера, умельца-инженера. Не чета нынешним игрушкам, каких полно в каждом магазине. Смастерил ту железную дорогу мой дядя, чуть ли не первый у нас инженер-конструктор. Это был его подарок — я хранил его с детства. Вам, малышам, я давал ее поиграть потому, что считал процесс обучения несовершенным, — я до сих пор придерживаюсь того же мнения, — и мне было важно дать вам возможность углубиться в мир вашей фантазии, воображения. Вы играли, а я за вами наблюдал, и многое тогда понял в том, как работает ваша мысль. Порой я наблюдал за вами невзначай, и вот однажды вышло так, что на моих глазах один мальчик угрюмого, тяжелого нрава, схватил паровоз и начал из всей силы закручивать пружинный механизм. Вас всех заранее попросили не заводить двигатель до упора. Но этот школьник почему-то решил нарушить правило, хотя он знал, что наставник дорожит этой игрушкой, и товарищи обожают с ней возиться. Нет, он будто назло всем продолжал закручивать все сильней и сильней, преодолевая сопротивление тугой пружины. В конце концов, она, конечно, не выдержала и лопнула. Раздался щелчок, свернутый кольцом металлический язык вылетел наружу, от неожиданности и испуга мальчик выронил из рук паровоз, и тот остался лежать на столе, как животное с вспоротым брюхом и вывалившимися внутренностями. Этим подростком был ты, Коленшо, а я — твоим наставником. Когда пружина лопнула и паровоз сломался, что-то надломилось во мне. На следующий день я уехал из деревни и ни разу за эти тридцать лет сюда не возвращался.