Зеленое дитя - [14]

С минуту он подождал в своем укрытии, а потом стал медленно двигаться к свету, прячась в тень при каждом звуке и даже шорохе. Когда он был в трех метрах от окна, внезапно раздался леденящий душу крик — от неожиданности Оливеро даже застыл на месте. Но тут же метнулся к окну, пригнулся к земле и стал дюйм за дюймом поднимать голову, пока на уровне глаз не оказался подоконник. И тут он снова замер, как пригвожденный.

Справа, на голом столе, мордой к краю, лежал ягненок; горло его было перерезано, кровь из раны обильно стекала в специально подставленную миску. Посреди комнаты стоял мужчина: одной рукой он запрокинул голову женщины, схватив ее сзади за волосы, а в другой держал чашку, заставляя из нее пить. Эта сцена моментально запечатлелась в сознании Оливеро; чуть позже он заметил кое-какие детали: женщина, донельзя тоненькая и бледная, была привязана к стулу веревкой и не могла сопротивляться; по ее сосредоточенному и потрясенному лицу было видно, что она судорожно сжимает зубы, пытаясь оттолкнуть чашку. Кровь струйками стекала по подбородку, оставляя на белом платье ярко-красные пятна. Эту жуткую сцену освещала золотистая парафиновая лампа, ровно горевшая под потолком.

В таких обстоятельствах мужчина обычно не раздумывает. Он понимает, что не может оставаться безучастным наблюдателем, — происходящее требует его прямого и активного вмешательства. Кровь бежит быстрее, зрачки расширяются, волосы на голове встают торчком, ноздри раздуваются, — просыпается злость. Тридцать лет, чаще против своей воли, Оливеро провел в неустанной борьбе. Сколько раз в своей жизни ему пришлось действовать внезапно и решительно — не перечесть! И хотя потом, когда все кончалось, ему всегда было трудно восстанавливать в памяти эти вспышки бешенства, — из чего они складывались, что привело его в такое состояние, — тем не менее, он всегда оказывался на высоте. Так вышло, что, не прикладывая никаких сознательных усилий, он заработал репутацию храброго парня. Он даже слыл смельчаком, способным на безрассудные поступки, что, вообще-то говоря, плохо увязывалось с его созерцательными наклонностями. Вот и сейчас, он, не рассуждая, вломился в комнату тем же манером, что хозяин, — запрыгнул через открытое окно, — да на беду руками схватился за нижний край оконной рамы, чтоб было проще перенести туловище через подоконник. А рама-то возьми да опустись прямо на него, — так он и завис в окне: ноги болтаются в комнате, а верхняя часть туловища — снаружи. При других обстоятельствах над этим можно было посмеяться: комичнейшая картина! Но сейчас она, наоборот, накалила страсти, внеся во все происходящее нечто абсурдное, фантасмагорическое, усилив и без того царивший в комнате ужас. Правда, вид застрявшего в окне незнакомца сыграл положительную роль и на какие-то доли секунды усыпил бдительность хозяина — случись по-другому, тот давно бы уже занял оборонительную позицию, приготовившись наброситься на соперника с кулаками. А так, обернувшись и увидев барахтающиеся в оконном проеме ноги, он, поставив чашку на стол, высвободил одну руку, а другую не успел, и по-прежнему держал женщину за волосы. Словом, замер в нерешительности. Оливеро воспользовался заминкой: подтянулся, отжал раму и вбросил туловище в открывшийся проем — в следующую секунду он был уже на ногах, загораживая окно сильным тренированным телом, встряхивая головой.

Какое-то мгновение мужчины молча стояли друг против друга, готовые к схватке.

И тут Оливеро почувствовал, что у него пропало всякое желание ввязываться в драку. Голова лихорадочно работала. Он знал, что должен крикнуть: «Отпусти женщину, негодяй!», или что-то в этом роде. Но женщина сидела, уронив голову на грудь, только постанывая, совершенно не интересуясь тем, какая драма разворачивается вокруг нее. Безразличие, а, может, внешность женщины отрезвляюще подействовали на нашего героя, он подумал, что в этой ситуации решительность или насилие были бы совершенно неуместны. И вместо того, чтоб издать грозный рык, он спросил с испанской учтивостью: «Могу я чем-то помочь?»

Не ответив, мужчина ретировался за стул, к которому была привязана пленница. И с этого безопасного расстояния продолжал сверлить непрошеного гостя взглядом, в котором читалась бешеная и при этом безысходная ненависть. Не спуская глаз с обидчика, Оливеро сделал несколько шагов по комнате, пока не убедился, что хозяин напуган и сопротивления оказывать не станет, скорее, убежит. Тогда Оливеро, все время держа мужчину в поле зрения, так же медленно прошел дальше и встал рядом с сидевшей женщиной. Зайдя ей за спину, он начал осторожно распутывать веревки.

Она никак не реагировала, — продолжала сидеть так же вяло и безучастно, как прежде. Когда он освободил ей руки, они упали вдоль тела, как плети, но головы она так и не подняла. Оливеро почувствовал бесконечную нежность к этому хрупкому беззащитному созданию, попавшему в лапы злоумышленника, и, пытаясь привести пленницу в чувство, он взял ее за руку и начал тихонько растирать онемевшую кисть. В глаза бросился цвет ее кожи, который он издалека принял за бледность. Кожа имела не белый, а слегка зеленоватый оттенок, как у утиного яйца. К тому же, она была необычайно тонкая, почти прозрачная: сквозь нее, словно сквозь зеленый лист просвечивали прожилки, сосуды, артерии, причем не голубовато-розовые, а ярко-зеленые и золотистые. Ногти были бледно-голубого цвета, точь-в-точь, как скорлупа яиц черного дрозда. Тело ее источало сладковатый, свежий аромат, похожий на запах фиалок.