Зеленая стрела удачи - [90]

— Земная ось в результате магнитных бурь, — вздохнул он, ладонями поглаживая руль, — периодически меняет свое положение, и это влияет на смену сезонов. Возникает перепад температур.

— Всё от атомных взрывов, — хмыкнул Степан Петрович. — Бабка моя настаивает, что от них. — И засмеялся, заерзал на месте. — Вот оно от всех бед объяснение!

Мы спешили в Сухоносово, в те заповедные места, где разворачиваются первые главы нашей хроники, где под снегом на тихих проселках желтели примороженные листья и бойкие петухи с утра трубили перемену погоды.

— Сеня, включил бы ты печку, что ли, — попросил Степан Петрович.

— Так включена.

— Добавь накала.

— Имеем полное римское право! Добавим. А климат похудшал. Теплеет в северном полушарии...

За окнами проносились тихие подмосковные деревушки. В белых полях гуляли ветры. Нахохлившиеся птицы сидели на деревьях и проводах.

Когда-то по этой дороге ездили Платон Андреевич и сын его Петр Платонович, и Алабин Колька, и Алабин Илья Савельевич. Живые люди. Останавливались на водопой, поили лошадей, устраивались на ночлег. Сто верст — путь не короткий. А теперь те же сто километров — мероприятие на полдня, как определил Степан Петрович, и, сняв кепку, молча уставился в лобовое стекло.

Собственно в родные места он ехал не вспоминать прошлое и не встречаться со стариками, знавшими стародавние времена. Он вез в портфеле полиэтиленовый пакет с черной шерстью, из которой Ванька Кулевич, дружок детства и розовой юности деревенской, ныне пенсионер по старости, обещал свалять валенки для внука Димки.

— Они, деревенские валенки, теплые. С магазинными не сравнять. Ребенку тепло и сухо, — рассуждал Семен Ильич. — Легкость в них. Галошики надел, так совсем сервис.

Степан Петрович имел намерение погулять по родным местам, но недолго, затем отобедать у Кулевича, может, даже выпить стопку коньяку (в том же портфеле вез он бутылку армянского, три звезды), а затем уехать, оставив меня для собирания материалов.

— Фамилия странная для калужских мест — Кулевич. Ванька сам с Белоруссии, — объяснял Степан Петрович. — Еще в первую мировую, когда кайзер наступал, его семья, тогда «эвакуировалась» слова не было, откочевала что ли из родных мест и осела у нас в Комареве.

— Все равно «эвакуировалась», — уточнил Семен Ильич, — но, надо сказать, в пешем порядке.

— У них лошадь была.

— Ну, значит, гужевым транспортом. Но «эвакуировались». Нельзя сказать «откочевали»: люди от врагов уходили.

Я прислушивался вполуха. Все мои мысли были заняты предстоящей встречей. Я взял в редакции творческий отпуск на неделю и думал провести все это время в знакомстве с кузяевскими исконными местами.

Проехав Лукошкино, свернули на белый сухоносовский большак. Проглянуло солнце, леса вокруг стояли зеленые и белые, усыпанные снегом как на цветных японских гравюрах.

— Странный климат сделался, — все еще сокрушался Семен Ильич. — Ни лета тебе, ни зимы, все, понимаете, переходный период. Межсезонье сплошное!

— Да растает оно еще все сто раз! Первый снег несерьезно, — успокаивал его Кузяев.

С разговорами о погоде так и въехали мы в деревню Комарево и остановились у крайнего дома. На крыльцо тут же вышел небритый мужчина в лыжных байковых шароварах, в гимнастерке навыпуск, прищурился.

— Ванька! — охнул Кузяев, бледнея.

— Степан Петрович, — заголосил Кулевич (а это был именно он) и, раскинув руки с кривыми, негнущимися пальцами, моргая, двинулся навстречу в валенках, латанных рыжей кожей.

Друзья обнялись. Я и Семен Ильич, испытывая чувство умиления, издали понаблюдали, как они целуются и разлаписто хлопают друг друга по спинам.

— Живой, старый черт! Иванушко, пуп земли...

— А чего станется? У нас воздух здесь. Атмосфера, а...

— Татьяна как?

— А чего ей...

— Дети как? Володя, Борик...

— А чего им...

— Давай выгрузку! Сеня, глуши мотор!

Я следом за Кузяевым вытер на крыльце ноги и вошел в дом Кулевичей.

Степан Петрович в расстегнутом пальто уже сидел за столом. У печи, согнувшись, хлопотала пожилая женщина, возбужденная и радостная.

— Проходите, гости дорогие. Милости просим...

Дом Кулевичей состоял из двух жилых комнат, или, правильнее сказать, помещений. Маленькой кухни, заполненной беленой печью, и большой комнаты, где в красном углу под божницей стоял телевизор и рядом — стиральная машина. Широкая кровать была застелена стеганым одеялом, над ней висел на плечиках, рукавом задевая за зеркало, черный шевиотовый пиджак с приколотой к лацкану медалью «За боевые заслуги».

Пахло древесным дымом и яблоками. Яблоки лежали большой горой в углу у телевизора. Звонко тикали старые ходики. За вышитыми занавесочками, за двойными рамами, переложенными ватой, посыпанной серебряными фантиками от конфет, лежала безлюдная комаревская улица, белая и спокойная как хороший сон.

Конечно, никуда прогуливаться не пошли. Начались разговоры. Хозяин курил, стряхивая пепел в цветочный горшок. Хозяйка время от времени охала, прикрывая глаза платочком. Вспоминали. Ели куриный суп с макаронами из сельпо, пили коньяк из граненых стаканов, закусывали грибками, солеными груздями, рыжиками с луком, с чесноком и резным черносмородиновым листом.