Зеленая мартышка - [17]

Мой дядя и мой отец некогда дружили, жили в одном доме, дядя Веся был 1903 года рождения, а отец — 1900-го.

Дядя Веся с тетей Таней ездили за малиной в Померанию, я думала — «Помирание», очень боялась мертвецов, трепетала. При этом совершенно не страшилась вылазок нашей детской ватаги на Волково кладбище, где мы ели малину с могил.

Дядя Веся жил у Волкова кладбища в «доме на семи ветрах» (дом так все называли — и жильцы, и я, я потом очень удивилась, посмотрев в юности фильм про дом на семи ветрах), отдельно стоящем, одиноком, в несколько этажей: он и сейчас стоит.

Мне были куплены синенькая фетровая шляпка с полями, с лентами и лаковые черные туфельки, я казалась себе одетой роскошно, как принцесса, и от распирающих меня чувств залезла в шляпке и туфельках на высоченный тополь, откуда долго не могла слезть.

В окрестностях радостью для детей были человеческие самодельные горы. Одни из них — горы морского песка, мы забирались по осыпающимся склонам на подобные пирамидам вершины, искали в песке раковины, особо ценились веерные ракушки, бантики, морские гребешки. Другие горы, из свежего антрацита, сверкали чернотой, изломами свежайших граней, мы считали куски каменного угля «слитками золота», сокровищами, собирали их, восхищались ярким блеском, ожидая, может быть, что блеснут сейчас в смоляных изломах алмазы или самородок золотой детского Клондайка; некоторые куски угля, разбитые молотком, хранили в сердцевине золотые блестки пирита.

Почему-то больше нигде и никогда не посещало меня необычайной остроты чувство простора, свободы, возникшее в сознании моем в крошечной комнатушке дяди Веси и его жены-нанайки, в горных песочно-угольных массивах подле кладбища; ветер играл лентами моей великолепной шляпки, доселе не виданное солнце дарило блики чернолаковым туфелькам, в которых карабкалась я по антрацитовым россыпям копей царя Соломона и королевы Бегумы.

Копченая веревочка

— Расскажи мне что-нибудь о мышах и о крысах, ты так много о них знаешь, только не читай мне знаменитую статью «Аполлон и мышь», не говори, что крыса — единственное существо на земле, способное с легкостью выбраться из любого лабиринта, не рисуй мне крысиного короля, не рассказывай, как крысы доставили яйцо (кормить крысенят) в нору, таща за хвост лежащую на спинке крысу, держащую лапками яйцо на животе, как потом прокололи яйцо, чтобы можно было его выпить.

— Да я не против, только сейчас мне некогда, вот освобожусь и расскажу тебе любимую волшебную сказку всех мышей и крыс мира «Копченая веревочка».

Опечатка

О знаменитой опечатке тридцатых годов, стоившей издателям с типографскими людьми лагерей, рассказывают в двух вариантах, один покороче («Вождь моросил»), другой подлиннее («Мелкий унылый вождь моросил»).

Стрелка

— Мне даже пришлось съездить на Стрелку!

— Хорошо, что не на Ржевку.

— При чем тут Ржевка?

— Так Стрелка рядом, пешком через Дворцовый мост можно дойти.

Тут выясняется наконец, что начинающий бизнесмен имеет в виду не Стрелку Васильевского острова, а сходняк бандитского Петербурга.

Попугай

В доме верховодили решительные женщины, а мужчины были тихие и кроткие. Выдавал семейный секрет попугай, начинающий с окриков и заканчивающий ласковым полушепотом: «Сергей! Антон! Сколько вас ждать?! Шурочка, здравствуй, рыбка моя…»

Ежик в профиль

— Вы никогда не замечали, — спросил меня Андрей Соколов, — на кого похож ежик в профиль?

Я озадаченно молчала, он продолжал:

— Ежик в профиль похож на Пушкина, — такого, каким поэта рисуют, подражая его собственным рисункам на полях.

Весточка

Довелось мне однажды получить весточку из рук святого (а святые среди нас и теперь, как в незапамятные времена) об одном из родных.

Сестра моей бабушки по отцу, Елизавета Ефимовна (до глубокой старости все звали ее Лилечка), рассказывала мне о семье Захаровых. И она, и моя бабушка (и младший брат Сергей, в будущем — акварелист Захаров) родились на Сахалине («место рождения — пост Александровск»). Когда маленькому Сереже было три года, семья переехала в Новониколаевск (ныне Новосибирск), на материк ехали на собаках. Уже в Новониколаевске родился самый младший, Владимир, потерявший мать в одиннадцатимесячном возрасте.

Дедушка Галкин с женой Анной и с ее сестрой Лизаветой, Лилечкой, недаром специально ездили из Ленинграда в Москву, чтобы посмотреть во МХАТе булгаковские «Дни Турбиных». После революции семья Захаровых рассыпалась, разлетелась, обстоятельства трагические пометили и дни Захаровых, как многих. Владимира расстреляли вместе с мачехой Фридой, немкой (имени ее православного я не знаю), на берегу Оби «за участие в контрреволюционном заговоре», Николай, средний, призванный в 1917-м в армию, по слухам, эмигрировал в Польшу.

Дед моего мужа, работавший на железной дороге в Бологом, тоже был Николай Захаров… на маленьком фото даже и походил на среднего бабушкиного брата: его расстреляли то ли без особых объяснений, то ли за косвенное участие в контрреволюционном мятеже, чуть ли не в Кронштадтском.

Что до любимого старшего брата Константина, легенда гласила, что каким-то образом убыл он из Китая в Австралию. Никаких справок никто, само собой, не наводил: боялись, да и нельзя было.