— Почему вы пишете сказки? — спросил журналист у Радия Погодина.
И бывший полковой разведчик, мальчишкой ушедший на войну, один из старлеев победоносных, севший в 1945-м за анекдот пустячный, прошедший лагеря то ли за Унтою, то ли за Интою, отвечал:
— О человеке можно написать в двух жанрах: либо донос, либо сказку; мне сказка ближе.
Еще один бывший старший лейтенант из тех, что выиграли Великую Отечественную, композитор Клюзнер, дважды, приезжая к лету из Москвы в свой Комаровский дом, находил дверь взломанной. Осенью оставил он у входа записку: «Открыто, дверь не ломайте, заходите, только в доме не пакостите».
И следующей весной, приехав, обнаружил наслюнявленный химическим карандашом ответ: «Бу сделано».
Девочка, живущая на Дальнем Востоке, играет маминой пудреницей с изображением Адмиралтейства; это ее сокровище, самый любимый предмет, башня со шпилем, увенчанным корабликом, — ее замок, главный дом в королевстве.
Уже в зрелости оказывается она в Ленинграде, волею судеб поселяется в доме, где из окна ее комнаты видно Адмиралтейство. Каждый день, выбрав время, она сидит у окна, смотря как завороженная. Можно сказать, всего города она не знает, да и не стремится узнать, изучить его, посетив разные городские районы; ее территория — часть Невы, Марсово поле. Невский проспект до Екатерининского канала, то есть до канала Грибоедова; ей того достаточно.
— Знаешь, — говорит она подруге, — ведь это настоящее чудо: я живу в своей любимой картинке возле волшебного замка с пудреницы.
Другая ее подруга, с начала девяностых до конца двадцатого века успевшая объездить полмира, тщетно пытается пригласить ее с собой в поездку, показывает ей фото, дарит диски с видами Парижа, замков Луары и Людвига Баварского, Виндзора, Дании, норвежских фиордов, Гонолулу, Фиджи, Греции, давай поедем, я при деньгах, билет тебе куплю, — но встречает полное равнодушие.
— Нет, не поеду, спасибо, нет.
— Да ты только посмотри! Вот Фонтенебло! А вот Петра! Неужели ты не видишь, какая красота? Почему ты не хочешь увидеть ее своими глазами?
— Ты не понимаешь. Красота, красота. У меня всё есть. Мне стоит только к окну подойти. Я пребываю в мечте, покидать ее мне нет никакой необходимости.
— Но видеть мир! — не унималась подружка-путешественница.
— Где я живу, — отвечала А. Н., — я столько вижу, что мне до конца дней не наглядеться.
А зачарованная пудреница давно потерялась, исчезла, растворилась в прошлом: но для Н. отчасти все выглядело так, словно она сама вошла в картинку с защелкивающейся крышечки, да так в ней и осталась.
Один из партнеров по бизнесу, неведомого происхождения молодых людей девяностых годов, прикупивших старинную фабрику известных купцов в Подмосковье, работавшую по своему профилю и в советские времена (а заодно и гостиницу в Германии), едет в качестве заказчика за самоновейшим оборудованием для фабрики в Италию с секретаршей брокерской фирмы. Секретарша по неосторожности рассказывает ему о поваре ресторана на озере Г., готовящем необыкновенные пирожные, о самом озере, славящемся своими пейзажами и достопримечательностями.
— Едем туда немедленно!
— Но сейчас темно, озера не видно.
— Хочу сейчас!
— Посмотрите на то кукурузное поле. Оно просто темное пятно. Таким вы и озеро увидите. Поедем завтра днем.
— Едем немедленно!
Поехали. Тыча пальцем в темноту, он спрашивает:
— А что там за огни на берегу?
— Вилла Катулла.
— Кто такой Катулл?
Вспомнив название знаменитого издания шестидесятых, она произносит:
— Катулл, Тибулл, Проперций…
— Про Тибула что-то слышал, про остальных нет.
Возможно, в памяти его промелькнул герой детской книжки «Три толстяка».
Принесли итальянские пирожные. Попробовав, партнер-заказчик потребовал повара.
Пришел повар.
— Спросите его, сколько он хочет в месяц, чтобы поехать со мной в Москву и там готовить мне такие пирожные.
— Три тысячи евро, — отвечал улыбающийся повар, возможно, чтобы от него отстали.
— Согласен, иди собирай чемодан.
— Но он не может так уехать, у него семья.
— Денег накину, пусть едет с семьей.
— Но на октябрь лимит найма итальянской рабочей силы исчерпан, вам придется подождать до ноября, ему никто не даст разрешения на работу в России.
— Ладно, хрен с вами, запишите его данные, дайте ему мою визитку, вернемся в тему в ноябре.
Но, по счастью, на ноябрь пришлись другие проблемы.
— При преподавании английского языка новым русским неопределенный артикль «а» переводится словом «типа», а определенный «the» — словом «конкретно».
Сначала речь заходит о книге Стена Надольного «Открытие медлительности», потом о море, о мореходах, капитанах, сугубо сухопутные люди начинают строить всяческие предположения — каким должен быть настоящий моряк.
Всякое перечисляется: отсутствие боязни разомкнутого пространства морских далей (агорафобии), а также замкнутого (клаустрофобии), каковым является каждый закуток судна и само плавсредство в целом; контактность в сочетании с независимостью, помогающие долговременно пребывать в одном и том же коллективе, и т. д. и т. п., пока Луиза не произносит:
