А мама говорила: «Людям верить нельзя. Люди — отрава. Они только и ждут, как бы сделать вам больно или украсть что-нибудь у вашего Хозяина. Ничего у них не берите, близко не подпускайте и очень тщательно нюхайте — от кого несет падалью, тот хуже всех». От кого несет падалью…
Вон от того, к примеру, несет — который вышел из машины и прется к входу в ресторан. Жрать пошел, злобно подумал Грей. Будет жрать, пока брюхо не треснет — а кому-нибудь голодному не даст ни кусочка. От обиды даже слезы на глаза навернулись. Из дверей ресторана несло теплом и едой — но Грей не стал останавливаться.
Он пробрел мимо зеркальной витрины, искоса взглянув на себя. Из стекла ответил мрачным взглядом мокрый, худущий, облезлый, долговязый щенок-подросток: морда осунулась, уши болтаются, полуголый живот такой раздутый, будто Грей съел целую кастрюлю супа — зато ребра выпирают сквозь скудную шерсть. Ужасная дворняга, так люди говорят. И по виду похоже, будто злой.
А он и есть злой. Он рано повзрослел.
С Бродягой встретились около входа в метро. Там было так тепло, что Грей даже стал дышать посвободнее; сухим теплом тянуло из-за тяжелых дверей и из вентиляционных решеток. Около такой решетки и остановились поболтать; в Старшей Ипостаси удалось даже прошмыгнуть в холл метрополитена, к билетным кассам. Контролерша покосилась на лохматых грязных пацанят, которые тщательно обнюхивали друг другу носы, уши и уголки губ, сморщилась — но ничего не сказала.
Бродяга улыбнулся. Его зубы блестели на темном лице, как кусочки сахара. Некоторые милы даже в таком виде, подумал Грей и натянуто усмехнулся в ответ.
— Наши сейчас на трамвайном кольце тусят, — сказал Бродяга. — Хочешь — пойдем. Там можно на люке спать. Люк такой есть, теплый — от него даже пар идет.
— Меня опять Шершавый выгонит, — отозвался Грей. — Он меня не любит. В прошлый раз чуть ухо не оторвал — а я сейчас драться не могу, я голодный.
— А в помойке порыться не судьба? — хмыкнул Бродяга. — Я в прошлый раз целый кусок курицы нашел, а уж кости, там, или хлеб засохший — это всегда попадается. Надо только внимательно нюхать.
— Мне не везет, — сказал Грей. — Я тут на днях кусок колбасы нашел, съел — и до сих пор живот болит. Все внутри будто воздухом надуто. Я больше не роюсь.
— С голоду подохнешь, — сказал Бродяга грустно. — Скоро зима, перед зимой надо есть, а то замерзнешь насмерть.
— Я и так замерзну насмерть, — Грей почесал за ухом. — У меня, кажется, блохи завелись. Кусаются. Оттаяли в тепле…
— Подумаешь, блохи! У всех блохи.
— У меня раньше не было.
Бродяга усмехнулся и толкнул Грея плечом. Он, похоже, считал, что прошлое Грея, его жизнь с людьми — скорее неудача, чем везение. Грей тоже так считал.
— Бродяжить привычка нужна, — сказал он печально. — Немного поживешь в квартире — и по улице холодно ходить, все чешется, устаешь…
— Зато тебя кормили, — заметил Бродяга. — Каждый день еду давали… с ума сойти!
— Кормили… Пока наш с мамой человек в больницу не уехал, даже хорошо кормили, я помню. Но и та, другая, кормила. Немного, невкусно — но кормила, было дело… Только лупила. Знаешь, неважно. Я все равно смылся бы.
— Глупо. Одно дело — выгнали, а другое — сам ушел. Вот Лончар сбежал — теперь жалеет. Да, лишнего шага не ступи — зато жрать давали от пуза…
— Знаешь, я пойду, — сказал Грей, которому вдруг начал надоедать разговор. — Мне играть не хочется. Мне полежать хочется, а еще поесть.
— Приходи на рынок, — пригласил Бродяга. — Там одна жрать дает. Обрезки от курицы, кости, там, хрящи…
— Мне не даст, — Грей вздохнул и почесал бок. — Ну, пока.
Бродяга пожал плечами и ушел. Грей постоял около касс, потом человеческие ноги устали стоять, и он сел на пол, думая, что в метро все-таки очень хорошо. Было бы чудесно остаться тут погреться, может быть, даже подремать, но контролерша, которая все присматривалась и присматривалась, в конце концов позвала из стеклянной будки жандарма.
Жандарм, от которого за версту несло пивом, соленой рыбой, чесноком и раздражением, круглый, упругий и розовый, подошел, брезгливо поджав нижнюю губу.
— Перевертыш, что ли? — спросил он у контролерши.
— Весь вестибюль псиной провонял, — начала контролерша так сварливо, что Грей подумал: «Будто я у нее изо рта кусок вытащил!» — Шляются тут! Гоняешь-гоняешь…
— Властям все равно, — равнодушно заметил жандарм, разглядывая Грея. — Дворняг отстреливать надо, а все это пущено на самотек — и вот, пожалуйста! Уже целые стаи бегают — пока кого-нибудь не порвут, спецкоманда не пошевелится… А ну пошел! — рявкнул он неожиданно и топнул на Грея ногой. — Пошел отсюда!
У Грея вздыбилась шерсть на загривке.
— Ты! — гавкнул он хрипло, сжав кулаки. — Тебя мало отстреливали с твоей мамашей! Ты от жратвы такой тупой или отроду?!
Жандарм побагровел, затрясся щеками и стал дергать кобуру с пистолетом. Контролерша заскочила в будку и принялась набирать телефонный номер.
— Ур-рроды! — Грей совсем сорвался на лай. — Да прр-ропали б вы прр-ропадом!
Жандарм справился с кобурой, но Грей перекинулся рывком и в три прыжка выскочил из холла — для бега собачьи лапы лучше человеческих ног. Что такое пистолет, он представлял себе хорошо, телом, кровью помнил. Памятью предков. Не ошибся бы, даже никогда не видя — а видел он достаточно.
