Зеленая брама - [80]

Они лечили раненых — это была подготовка кадров для партизанского отряда.

Живет в Умани память о враче-подпольщике Борисе Михайловиче Марковиче, человеке, не страшившемся риска.

Вот одно из скромных его дел, спасших, однако, жизнь многим командирам и комиссарам. Их опознавали немцы по прическам — рядовых у нас стригли под машинку. Через уманчанок, поступивших на работу в «яму», Маркович добыл парикмахерскую машинку и наголо остриг своих товарищей. Многим удалось скрыться при этой маскировке.

Войдя в доверие к оккупантам, Маркович и другие меди­ки из его группы выбрались из лагеря, направились работать в район, в Цыбулевскую больницу, ставшую постепенно партизанским госпиталем.

В конце 1943 года Маркович был арестован и замучен в гестапо. Но его сотрудникам удалось спастись и пробраться к партизанам.

Помнят в Умани интенданта 3-го ранга фармацевта Александра Сомова. Его группа снабжала партизан меди­каментами, она под его началом постепенно выросла в подпольную организацию, распространилась на несколько районов.

Сомов был казнен врагами накануне освобождения Умани...

Накапливая и сопоставляя материалы о благородной деятельности медицинских работников в Уманском лагере и окрестных селах, я много думал о том, что советские ме­дики, не имея единой организации, действовали единообраз­но, словно бы по плану, по четкой инструкции.

А может быть, гуманнейшая профессия врача опреде­ляет линию поведения? К сожалению, история двадцатого века полностью опровергает подобную мысль: фашистские хирурги производили варварские опыты над своими жерт­вами, берлинские бактериологи прививали пленным страш­ные болезни. Впрочем, у них в более поздние времена нашлись последователи в заокеанских лабораториях. Так что дело не в самой профессии — она, оказывается, может обернуться и палачеством.

Советскими врачами руководила просто совесть, просто клятва Гиппократа. Они считают, что поступали нормаль­но, не больше. Но и не меньше. Это были советские врачи — вот самое краткое и исчерпывающее пояснение.

Я побывал в интереснейшем, с блестящей экспозицией музее медицины в Киеве и огорчен, что не увидел матери­алов об участии медиков в подпольной борьбе на оккупи­рованных территориях. Это одна из прекрасных страниц истории медицины.

В поисках участников событий я познакомился с со­ветским ученым-инфекционистом Григорием Петровичем Угловым, врачом 44-й дивизии, насмерть стоявшей и по­гибшей в Зеленой браме.

Григорий Петрович оказался задиристым, метким на слово, не старым еще человеком. Предупредил, чуть окая:

— Простите, если не совсем литературно разговари­ваю: я северянин, помор, у нас лексикон особенный.

Я опасался начала разговора — иные товарищи по не­счастью сразу замыкаются, услышав название Подвысо­кое,— тяжело вспоминать. Поэтому разговор начал изда­лека, попросил рассказать о первом раненом, которому пришлось оказывать помощь. Когда и где это было?

— В 6 часов 12 минут 22 июня, сами понимаете, на границе. Молодой красноармеец срочной службы. Ране­ние в живот, но какое-то счастливое — пуля не затронула кишок. Такой я поставил диагноз, обрабатывая рану,— он позже подтвердился полностью. Красноармеец пережи­вал, что ничего не успел на войне, а я его успокаивал — еще посчитаешься с врагом в бою... И тоже, кажется, не ошибся.

— И вы дошли до Зеленой брамы?

— После тридцати семи дней непрерывных боев, похо­ронив и командира, и комиссара полка (комполка Плюхин воевал добровольцем в Испании), я оказался в Подвысоком, в должности старшего врача отделения армейского госпита­ля, развернутого на опушке дубравы. Повышение получил.

Готовился прорыв из окружения, а нам было приказано остаться с тяжелоранеными. Прямо скажем, невелика была надежда, что нас выручат после успешного выхода из окру­жения, хотя разговор об этом шел, обещание такое да­валось.

И вот немецкие мотоциклисты окружают госпиталь. Первое, что они сделали,— забрали и увезли все продукты со склада. Не очень поживились, но все подчистую взяли.

А тяжелораненых — 2170 человек, при них семь врачей и пятнадцать фельдшеров. Спасибо местным жителям — помогали, чем могли.

Еще свистели вокруг пули, а к госпиталю шли женщины села Подвысокого — с продуктами в узелках, с питьевой водой в кувшинах. Часовые отгоняли их прикладами, а они шли и шли, бесстрашные и удивительно спокойные.

Потом господа завоеватели мобилизовали этих женщин с подводами, чтобы везти раненых в Умань. Перед отправкой автоматчики прошли по палатам, поубивали нетранспорта­бельных — короткими очередями, прямо на койках, на топ­чанах, на соломе...

В Умани доктора Углового подержали неделю в «яме», а потом «выявили»: у него на петлицах оставалась эмбле­ма — змейка, чаша эскулапа. Рядом со сказочным парком Софиевка размещался «ревир» номер 3 для советских военнопленных, туда и повели его. Немецкие врачи в пала­ты заходить боялись — это был ад: медикаментов и пере­вязочных средств нет, на тысячу человек один стерильный бинт в день, кровь, гной, на полу под ногами трещали вши.

— Удивительное дело,— вспоминает Григорий Петро­вич,— у раненых не было отчаяния. Говорили: вы нас выле­чите, а Красная Армия выручит. А если придется долго ждать — пойдем партизанить.