Зазвездный зов - [39]

Такой не знает и пустыня юга,

Сугробы розовые под ногой.

Но для тебя заткну я воском уши,

Забуду смех волны и зовы суши

За то, что смертный холод и печаль

Ты мне дала… И лапою тигриной

Обнял ее, и мглой сползала даль

И тень зеленая змеею длинной.

V

И тень зеленая змеею длинной,

И синий шум листа, и звон иглы

Опутали белесые стволы,

И медленно качаются вершины.

И говор их бессмысленный и чинный

Я вознесу до радостной хвалы

За то, что мне давно не тяжелы

Их своды темные и бой старинный.

То бьют часы неведомых времен,

Их долгий ход по-своему умен.

И свитки лет, как верные пружины,

Не преступают свой закон машинный,

Чтоб паутина всех листов и хвой

Перекрестила купол мировой.

VI

Перекрестила купол мировой

Морозная змея созвездья злого,

По приказанью пламенного слова,

Плясавшего над зыбкою землей.

И зыбь земли коричневой корой

Застыла металлически сурово,

И в глубь горячую земного крова

Сокрылся пламень темно-золотой.

И стала звать его змея созвездья,

И он услышал зов и для возмездья

Восстал, и выглянул усатый злак,

И тварь глазастая, и ветр пустынный,

Но дремлют звезды, как межзвездный мрак

И как иного здания руины.

VII

И как иного здания руины,

И как веков далеких мавзолей,

Ночь дремлет коридорами аллей

И лунной плесенью и паутиной.

И лишь предсмертной жалобой мушиной

Трепещет тишина в глуши полей,

И перстня изумрудного светлей

Глухая песня светляка над тиной.

И я один среди колонн стволов,

И полумрак полуночи лилов.

Сгоревших дней огромно пепелище.

Чернеют рощи, уголь гробовой.

Лишь в небе звезды, траурно и нище

Земля покрылась тусклою травой.

VIII

Земля покрылась тусклою травой

И музыкой беззвучной ароматов,

И пригляделся глаз, как сумрак матов,

Глядит не так, как он глядел впервой.

Он – яблоко на ветке мозговой,

Он – голубой алмаз в мильон каратов,

Сгоревший весело, и, пепел спрятав,

Гляжу на вас орбитой я пустой.

Вы думаете, это треугольник,

Где сумасшедших строф сидит невольник,

И режет скуку словно мрамор он.

Но этот мрамор вырос куполами,

Его посеял тот, кто был влюблен,

То демон синими зевал крылами.

IX

То демон синими зевал крылами,

И сыпался на землю звездный пух.

Бог сеял скуку, и зарей распух

Бесплодный мрак над мертвыми полями.

И день холодный серыми глазами

Взглянул на мир, и беспощадно сух

Был взгляд стеклянный, бабочек и мух

Не всех он разбудил и мглою замер.

Но мудрый жрец всесущей красоты

Об этот взгляд зажег свои персты.

Лиловой кровью он облил полотна,

И разрубил он крылья… Потому

Я Врубеля люблю бесповоротно.

Он воскрешал поверженную тьму.

X

Он воскрешал поверженную тьму.

День шел с грозой, с ее мгновенной ланью,

И прежде чем вести ее к закланью,

Зари поцеловал он бахрому.

И в голубом густеющем дыму

Спускалась ночь, и многозвездной данью

Склонялось небо, чуждое страданью,

Не отвечающее никому.

И он воспел ее бессмертным звоном

В аду самосожжения зловонном.

Как стало жутко даже самому,

Как обезумевший огонь запрыгал!

Но он благословил безумье мига,

И воскрешенье удалось ему.

XI

И воскрешенье удалось ему.

Одно движение руки и глаза,

И вновь восстал не только старый Лазарь,

Глухой и равнодушный ко всему,

Но все, что умирали в том дому

И в той стране смоковницы и вяза,

И во вселенной той, с которой связан

Он, ведомый неведомо кому.

До сей поры молчит апокалипсис,

Что все миры в клубок кровавый слиплись,

Как в солнце прокаженное одно,

И в гневе крикнул он: пойду к ослам я,

Им дам ячмень… И выпрыгнул в окно,

И догорало солнечное пламя.

XII

И догорало солнечное пламя,

И, охлаждаясь, жидкий день густел,

Он леденел, и стаи звездных тел

Садились и лились колоколами.

И снилась мне прекрасная Суламифь

С глазами, полными лучистых стрел,

И я напрасной завистью горел

К владыке над прекрасными телами.

Сто сорок было их и без числа

Рабынь, купавших долго их тела

Маслами ароматными Сарона.

И были все лишь рощею теней

Одной, и плыли львы златые трона,

И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней.

XIII

И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней

Окошками кают далеких плыли.

Корабль вселенной мчался в пенном мыле,

Как конь храпел и рвался всё вольней.

И ветер изумрудных гор морей

Качал его, и бурь земных унылей

Рыдал, и завывал в глухом бессильи

Разбить корабль убийц и бунтарей.

И я на палубе чугун перила

Согрел, и ночь со мною говорила

Блудливою волной своих огней.

И сын реки длиннейшей в мире этом

Стал кормчим в эту ночь, а я поэтом,

Как в первый день, так до последних дней.

XIV

Как в первый день, так до последних дней

Кричу я песню боли человечьей,

Зрачки мои качаются, как свечи,

И крик заливистей и всё больней.

Но с каждым веком сердце тяжелей,

Свинец сонливости от боли лечит.

Я над гекзаметром сгибаю плечи,

И замертво я падаю, Орфей.

Не оттого ли волны наших строчек

Теперь куда печальней и короче,

И вдохновение не оттого ль

С мгновением срифмовано невинно?

О тот, кто сотворил огонь и боль!..

То Мефистофель шпагою змеиной.

XV

То Мефистофель шпагою змеиной

Смеялся над господней головой,

Когда над гладью розовою глины

Она разглядывала образ свой.

И тень зеленая змеею длинной

Перекрестила купол мировой,

И, как иного здания руины,