Зазвездный зов - [25]

Ты на землю никогда.

Пусть опять покроет выси

Непокорная вода.

Мир тюремщик был и топал

Пену волн и звезд ногой.

От последнего потопа

Не сбежит последний Ной.

290

Шесть раз… и смолк, и слава богу.

И память вечная тому,

Кто света проложил дорогу

И живчиками звезд во тьму.

И в золотой ее утробе

Зашевелилися миры.

Но зрелый час еще не пробил,

Еще их маятник не взрыл.

И вьются лунные планеты

И мертвых солнц разносят след,

Волной эфира след воспетый,

Душою, полною комет.

291

И вечер был, и ночь была,

И утро было, день шестой.

Тянулась розовая мгла,

Творца дразнила наготой.

И огонек из-под земли

Наружу выглянул… прыжок,

И травы, что в раю цвели,

Он синим языком обжег.

И в мире вспыхнул новый мир

И крикнул деду своему:

Возьми назад свой рай, возьми,

А я, – пахать земную тьму.

Туда, на вечные костры,

В цепях созвездий, на закат.

Как самку, землю ангел рыл,

И там воронкой вырыт ад.

292

Опять златое оперенье

У веточек в лесу гнилом,

И яхту солнца снова кренит

Волны лазоревой излом.

Дым стаи тянется крикливо,

Везут назад веселый гам.

К утесам южного залива,

К зеленым вечно берегам.

Что будем делать мы с тобою,

Куда с тобой грустить уйду?

Метели воины завоют

У нас под окнами в саду.

У них лучей полны колчаны,

Синеют лихо башлыки,

И вечер, славой их венчанный,

Из грусти, сини и тоски.

293

Что за счастье, что за притча, –

Не ненастье, а гроза.

На лице тревога птичья,

Пасти синие – глаза.

Кто-то молотом, серпами

В золотых висках звенит,

Как колосья, вяжет память

Ночи злачные и дни.

Молотит и в миги мелет,

Звезды на заре печет…

Это мучает похмельем

Ангельский творенья черт.

294

Ночь сквозную напролет

Звезд радение идет.

Свищут, хлыщут, счастья ищут.

Машут, пляшут, небо пашут.

В парке синем в эту ночь

С чьим-то сыном чья-то дочь.

Громче шепчет, нежит крепче.

Жмется ближе, плечи лижет.

А она, как жемчуг, смех.

Смех хмельней и звонче всех,

Всех мелодий, что заводит

Час вечерний в той таверне.

Ночь длинна, как млечный путь.

И до утра как-нибудь

Он владеет, он радеет,

Льется весь он в кладезь песен.

295

Как серебро, протяжный вызвон.

Луна тарелкой со стола.

И знаком звездным евнух вызван,

И без одежды ночь вошла.

И белой молнией на ложе.

Властитель Ксеркс не любит ждать.

И губы пьет, и плечи гложет,

И там, где поцелуй, звезда.

И до зари он будет рыться,

До поту с царственного лба.

А утром: «Как тебя, царица?»

И так: «Эсфирь, твоя раба».

296

И век двадцатый будет то же,

Что век шестнадцатый сейчас.

Убьют последнего на ложе,

Последней яростью сочась.

И скажут: ну и были ночи,

А дни какие были там,

Зарею мазал люд рабочий

Свиные морды господам.

Вот этот замок был последний.

Здесь гости в праздничные дни

Душили горничных в передней,

А ночью залезали к ним.

А вот папирус. Он заплатан,

За то, что бегали стократ,

Пока подписывал за плату

На мышь похожий бюрократ.

297

Вы слышите, как часто дышит,

Как пышет тишина в ушах.

Но есть у тишины повыше,

Иная, пышная душа,

Вцепились в звезды руки-клещи,

Ворочают, и винт певуч,

И молний клавишами блещут

Лиловые рояли туч.

И проволокой черной воет

И ржет столбами телеграф,

И сталью звонкой за живое

Берет косарь безмолвье трав.

И в желтый плащ встает одетый

С горбатой пушкой дня восток.

И режут месяцем поэты

Колосья каменные строк.

298

Ну, ладно, пусть опять в аду.

Как отвратительную скверну,

Я бога вечного отвергну,

Но пред богиней ниц паду.

Моя безбожная рука,

Твои все пальцы затрясутся.

Такого смирного безумца

Еще не видели века.

Молитвы новые создам,

Опять напевные молитвы.

Слова, с каких старинных плит вы,

С каких могил, по чьим следам?

Не знаю. Сами. Не искал.

За то, что вечен я тобою,

Твоею бездной голубою

С лучистым мохом звездных скал.

299

Непрогляден, незаманчив

Над Москвой туман ночной.

Вон фонарь, как одуванчик,

Пух спустил по постовой.

Вон другой лишь до полуночи

В ореоле, как с икон.

Слышен в луже переулочной

Чей-то крепкий лексикон.

Как чудовище, извозчик:

Конь, колеса, облучок.

Хорошо б в сокольной роще

В этот час твое плечо.

Искусал б я и без дум бы

Говорил, что все миры

Не бездушные Колумбы,

А влюбленный дух открыл.

300

В четыре пальца у дорог

О грусти ветер рьяно свищет,

Последний кустик, что не сдох,

Берет за грудь, в карманах ищет.

Ощипал лес, поля остриг,

Листвою алой залил травы

И в шаль турецкую зари –

Кинжал он месяца кровавый.

Умчался в город в трубы выть,

Былым дразнить и дев, и старца.

Не жалко буйной головы,

Он в сброд метелей, чтоб скитаться.

Влетит к поэту… На столе

Среди страниц, как средь подушек,

Найдет, как милый гость, ночлег…

А в ночь хозяина придушит.

301

Зеваю я с протяжным криком,

Зевают звезды и поля

И эта песнь в апреле диком,

О, скука ранняя, твоя.

Нельзя скучать и плакать в мире.

Довольно, критики кричат.

Такой у зорь телесный вырез,

Сякой хмельной от яблонь чад.

А я безумец неисправный.

Найти не думая, искал.

Мне скажут: в звезды смотрят фавны…

О, скука смертная, тоска…

302

Себя нашел, себя я выгнал

На путь змеиный, столбовой.

Четыре пальца строк – сигнал,

И свистом ветер тянет в бой…

Не мог пройти я равнодушно,

Прожить покойником не мог.

За то, что в мире слишком скучно