Зазвездный зов - [16]

Звезды вьются из реки.

Звезды точат свод хваленный.

Звезды – нервные комки

Истерической вселенной.

Пара глаз – замочных скважин.

Два затвора хладных век.

Вот и всё. Как был отважен

Тот, кто звался человек!

177

Созвездья, падайте от смеха,

Копайтесь в животе ночном.

Я в этот мир на вас приехал

С довольно странным багажом.

Не знаю, где и с чем граничит

Мой каждый шаг, мой каждый стих,

На белом мраморе страничек

Я в ночь раскладываю их.

И всё, чем Русь дурачил Киев,

Чем в Азию Египет ныл…

Ах, эти праздники людские

Для нас давно отменены.

И не люблю я эти звоны,

Любима ты, свирель пера.

Страница в час святой, бессонный

Моя маца и просфора.

178

Всю ночь не молкнет звезд набат.

Луна, как воротник Медичи.

И где-то женщины визжат,

И муж бульварный ищет дичи.

Ни жен голодных не щадят,

Ни детской юбочки короткой.

А фонарей на площадях

Просвечивают подбородки

И мелом там луна в затишьи,

Благословляя с высоты,

На стенах и на спинах пишет

Свои бездушные кресты.

179

День, ты теперь не рабоч,

Прячь под зарю свое рыло.

Ночь беспощадная, ночь

Пасть золотую раскрыла.

Окна полны, как бокалы,

Желтою кровью полны.

Лезьте из пальцев усталых,

Цепкие черти луны.

Буквы – хвосты да рога,

Образов черные кости.

Ну, и чтоб мир поругал,

Правду в зрачки его бросьте.

180

Зари настойкой сумрак лечит

От боли, песни и тоски.

На ветках золотых предплечий

Созрели тяжко кулаки.

Свинцом упасть как можно ниже

И вылиться, как динамит…

В гареме каменном, в Париже

Богиня снежная горит.

Бокалы налитые бедер.

Метелью тела ввысь бокал…

Эй, губы срама, что ж не пьете?

Вулканы-груди – молока!

На тротуар!.. В дыму окраин

Эрекции фабричных труб.

Была б она – ее бы Каин

Собой облил, – не кровью труп.

181

Рай один у Магомета,

Рай другой у Моисея,

У Христа, у Будды рай…

Сколько раев!.. И всё это

Для тебя, моя Психея, –

Где же слаще – выбирай.

Раев тьма под мышкой бога.

На челе его широком

Столько нет еще морщин.

С каждым создал он пророком

Рай особый… Раев много.

Только ад – у всех один.

182

У ночи смысл неизъяснимый,

Улыбка вечности у ней.

У облак – солнц цветные гримы,

И есть во мраке звон лучей.

И весть иная, золотая

У слова черненького есть.

И в нем, как жителей Китая,

Мечей таинственных не счесть.

Тогда, как свиток, как папирус

Любая скручена строка.

И слышу я, как пламень вырос

На клумбе радужной зрачка.

И мрак не мрак, а пламень слабый,

В нем солнц зародыши кишат.

И у стиха она должна быть,

Но только скрытая душа.

183

В какой-то песне, в чьей-то басне,

В часовне звездоглавой чад.

Тысячелетия не гаснет

Луны пудовая свеча.

Знать, был не в малом деле грешен

Ее поставивший купец.

Не ты ль, господь, в снегу черешен

Пришел раскаянье пропеть?

Ступай, ступай, в грехах великий,

Пред человеком ниц пади.

За кровь младенцев и за крики

Стучи по старческой груди.

Узнай, как смертью святость пахнет,

Узнай, что грех лишь только жизнь.

Узнай, что веры в черепах нет,

Узнай себя и отвяжись.

184

Скребут, ладонью важно гладят

Уставших муз на влажном лбу.

В ночах крупитчатых тетрадей

Мешочки плоские скребут.

А вы кладете их на плечи

Ремнями свищущих машин,

Чтоб скреб мышей увековечить

Иль чтоб собрать за них гроши.

И не легко дают гроши вам,

Хоть пробой золота горят

На меди книг, и то фальшиво,

Эпиграфы чужих цитат.

Но не ругайтесь, ради беса,

Уйдут в прошедшее года,

Угаснет бешеная месса,

Умолкнут книги навсегда.

185

Что печален, что рассеян,

В блеске дня твоя Психея,

Или вяжешь ты стихи,

Иль во власти ты стихий?

И ни то, и ни другое.

Нынче в странном я покое.

Как пустыня, я молчу.

Тишины я тку парчу.

Так пред бурей нива дремлет,

Так рассеянно грустна.

Снятся ей иные земли,

Спится сон иного сна.

186

Снова я машу крылами.

Знаю, те крылья – сума.

Звезд световые рекламы

Сводят поэта с ума.

Ветер опять, как товарищ,

Хлопнул ладонью в окно.

Эх, моя радость, не сваришь

Нынче с тобой и зерно.

С ветром уйду я бродяжить,

К осени в гости уйду.

Струны из глоток лебяжьих

Тянет там месяц в пруду.

Всё до последней монеты

Тополь-старик отвалил.

Было б лишь снежно раздето

Пухлое тело земли.

187

Века трещит, века поет

Ночей и дней кинематограф.

Галерка звезд в ладоши бьет

От нескончаемых восторгов.

Полоски аленькие зорь

Между квадратиками фильмы.

У боженьки сегодня корь,

И стекла кумачом обвили мы.

В петлю червонную луны

Иудой синим лезет вечер…

Ах, эти губы неземные,

Заката губы, человечьи…

188

Затерялась в тончайших ущельях,

В бездну черных веков сорвалась.

Дуги-брови сжимаю и челюсть

Кулаками взбесившихся глаз.

Мозг как конь заблудился… Не чует

На турецком седле седока.

Как попону, закат он целует,

До палатки пустой доскакал.

Нет, не вспомнить… Синей и бездомней

Коченеет холодная мгла.

День расплавил свой колокол в домне

Там за домом, где ты умерла.

Старый тополь в снегу там гогочет.

То к метели, начнется война,

Иль качнется в бушующей ночи

Золотой колыбелью луна.

И ты снова малюткой янтарной

Зарыдаешь о дивном былом,

О грядущем своем лучезарном,

Что быльем голубым заросло.

Строй же песню в пустыне потери.

Для творца ведь ничто – матерьял.

О, другие бы о стену череп!

Я ж, как будто нашел, – потерял.