Зазвездный зов - [11]

На зорь золоченые сходни

Уж луны, носильщики мглы.

Вот солнца приказ. Чтобы сухо,

Не то в ребра лужи – лучи.

Все клеточки тела и духа

По шарикам всё получили.

Поэт на свободе… Но всё же

За струн паутину рука.

За то, что на свете дороже,

Дороже, чем радий, тоска.

112

На этот лунный снег бумаги,

На эту мертвую парчу,

Всесокрушающий, всеблагий,

Себя я выплеснуть хочу.

Кто выпил этот вечер крепкий?

Кто эти звезды наплевал?

Осушенных бокалов черепки –

Стихов колючие слова.

На лошадях бурана мчусь я,

На снег страниц чтоб лечь костьми…

Не строф торчат в страницах сучья,

То кости черные мои.

113

Горят везде мои цветы,

И я срываю их повсюду.

И, тишина, в раскатах ты,

И в мраке – солнц я вижу груду.

И грустные такие ж лица

На улицах встречаю я.

Из века в век покорность длится,

И древней чудится земля.

И ничего не знаем. Дети.

Письмо лишь разбираем чуть.

И серый волк зрачками светит,

И бродят вместе Русь и Чудь.

И ночи синяя страница

Вся в кляксах золотых чернил.

И вечный мир века двоится.

И Темзе снится синий Нил.

И сам себе кажусь я древним,

И злак неведомый строки

В глухой занесенной деревне

Кладу я в ночь на угольки.

114

Великой любовью – до пепла Сахара,

До пудры червонной песка…

Тобой мое сердце в кустах полыхало,

Тебя я в поэмах искал.

Тянулась по дюнам страниц караваном

С горбами косматой тоски.

Бубенчиком рифма болталася чванно

На шее верблюжьей строки.

Великой любовью – на диком пожаре,

Что в диких столетьях гулял…

Все складки зеленые пламень обшарил,

И в тишь золотую – земля.

Молчит от шатров пирамид до Марокко.

Лишь черный самум на пески

Орлом вдохновенья наскочит жестоко

И вытащит петлю строки.

115

Не за заставой в сорной яме,

Не по глазам лесных озер, –

На площадях под фонарями,

По жилам улиц мрак ползет.

Есть теплое у мрака мясо,

Яд сладости у мяса есть…

И где-то там, ножом смеяся,

За сердцем притаилась месть.

А луч мечом по вековому,

На стол снопами с высоты…

И не легко жуют солому

Привычные к мясному рты.

116

У ней терпение востока,

Она выдерживает всё.

Бичами строк ее жестоко

Поэт, палач и режиссер.

И оттого как снег страница,

И ни кровинки нет в снегу.

На дыбе тянут, дух струится,

Из глыб висков ручьи бегут.

А на завалинках вселенной

Века в прическах всех былых,

И нюхают табак священный

Из табакерок зорь и мглы.

И желтый след закатом стынет

На пальцах уходящих дней,

И молний клинопись отныне

Выбалтывает тьму ясней.

117

Ветер, ветр, поэтический пес

На луну завывает на каменной площади.

Вам я, улицы, крылья принес,

Вы ж белье фонарей в мутной сини полощете.

Ах, луна распустила свой лен.

То земли неизменный в столетиях пудель.

Ветер, ветер столетья влюблен,

Ни и воде, ни в огне, никогда не забудет.

В роковой фиолетовый час,

Рассказав о заре опьяневшему ландышу,

Он, в окно золотое стучась,

Камень бешеной скуки положит мне на душу.

И в глазастую ночь октября,

Вея запахом плоти, и гнили, и сырости,

Он зайдет ко мне в гости не зря,

Солнце мая в душе моей вырастит.

Верен ветер всегда и, метелью дымяся,

У крыльца он последний свой вал.

Потому что певец своим огненным мясом,

Мясом сердца его годовал.

118

По дереву вселенной синей,

Что ветер магнетизма гнет

Холодными руками осени, –

Я мчусь не белкой – мчусь огнем.

Не след от лапок строфы эти,

Колючки строк не коготки.

От тренья медленных столетий

Решетки вспыхнули тоски.

Позабыл святую проповедь:

В травах рая ползай ты.

Захотелось мне отпробовать

Звездных яблок высоты.

Два вечных палача в рубахах там

Из заревого кумача.

Восток и Запад. Кроют бархатом,

Да рубят со всего плеча…

119

Теперь я знаю, отчего

Гарем берез – пожар зеленый,

Когда мелькает каждый ствол,

Руками ветра опаленный.

В зеленый час не оттого ли

Звездами вздрагивает глубь,

Что царь-завод ее изволит

Насиловать лесами труб.

А дрожь поэта ледяная,

Когда он женщина на миг

И слов зачатье чует… Знаю,

Не ты – кричала ночь: возьми.

120

Медом месяца стоялым

Льет затишье во всю мочь.

Кто один под одеялом,

Не дыши ты в эту ночь.

Жил безумец Пирауи,

Был он властно обнажен,

Властно пил он поцелуи

На волнах душистых жен.

Он в пустыню с ними съездил,

Где синеть боится Нил.

Там запястьями созвездий

Он Изиду задушил.

121

Планету пенную качает,

И якорь лунный в синеву.

И льются стаи звездных чаек

И бурю сумрака зовут.

Уйти нельзя от качки лютой,

Волна от сумрака пьяна.

И пену льет на дно каюты

Окошко круглое – луна.

Опять она, опять такая ж

Пшеничная, гримаса та ж.

Влюбленно плечи облекаешь

Ты, облак – легкий трикотаж.

Заря, что парус старой шхуны,

И холст холодный пожелтел.

И рвет с утесов якорь лунный,

И облака утесы те.

122

Не мудрено певцу пророчить.

С времен царей заведено

Сидеть на черных плитах ночи

И пить грядущее вино.

Веселье будет, говорю вам,

Взойдет в столетьях белый мед.

Яйцо рассвета желтым клювом

Цыпленок солнца проклюет.

Как сон, забудут черноземы

Сохи широкие ножи.

К мирам-соседям подойдем мы,

Табак земной чтоб предложить.

Сойдет звезда сырая на ночь

К цветку сырому на кровать.

И, как Макбет, Иван Иваныч

Весь мир не будет проклинать.

Вот будет праздник миру дан-то!.

И, не суля мирам беду,

Поэты, помрачнее Данта,