Зависимость - [30]
На следующий день Карл приносит домой самые толстые библиотечные книги о болезнях уха. Он изучает их за вечерним кофе, бормочет себе под нос, проводит красные линии вокруг схем, щупает у меня за ухом и уверяет, что если боли не прекратятся, то он обратится к тому врачу, которого упоминал, и как-нибудь уговорит его на операцию. Больно? — спрашивает он. Да, отвечаю я и корчусь, что-то очень больно. Жажда петидина возвращается с непреодолимой силой. На следующий день я заканчиваю последнюю главу, кладу в красивый бумажный конверт, подписываю печатными буквами «„Ради ребенка“, роман Тове Дитлевсен». Спрятав его в шкафчик в комнате Карла, я испытываю неясную печаль от того, что роман больше не будет занимать мои мысли. Мне физически плохо, и я достаю склянку из запертого ящика в моем письменном столе, к которому у Карла нет доступа. Не считая, беру горстку таблеток. С подделкой рецептов я осторожничаю: иногда подписываюсь именем Карла, иногда — Джона. Джон сдал выпускные экзамены, пока лечился в санатории в Авнструпе. Мы ходим в аптеку по очереди с Яббе, и я убеждена: эта доверчивая девушка никогда и нисколько не заподозрит меня в том, что дома происходит нечто тайное. Шприцы, ампулы и иглы валяются в шкафчике вперемешку с моими бумагами, и только однажды — это случится намного позже — Яббе замечает мне, вернувшись из аптеки: какой огромный счет. В месяц выходит на несколько тысяч крон.
Главный врач — старый и тугоухий холерик. Если ассистентка молниеносно не подает ему нужный инструмент, он швыряет на пол всё, что попадется под руку, и орет: черт возьми, как можно здесь работать с такими бестолковыми сотрудницами? Ну, говорит он и заглядывает мне в ухо, значит, Фальбе Хансен отказался оперировать? Так-так, посмотрим. Сделаем рентгеновские снимки, возможно, воспаление дошло до мозговой оболочки. Я тоже об этом думал, говорит Карл, мне кажется, что иногда поднимается температура. Температура? — с удивлением переспрашиваю я. Высокая? — интересуется главврач. Не мерили, спокойно отвечает Карл, я не хотел пугать жену. Но у нее часто лихорадочный и отстраненный вид. Через несколько дней мы возвращаемся, и Карл с врачом усердно изучают рентгеновские снимки. Вот здесь тень, указывает врач и некоторое время стоит без слов, после чего кивает лысеющей головой. Хорошо, соглашается он, мы ее прооперируем. Завтра утром я положу вашу жену в одноместную палату, и в тот же день до обеда всё проделаем. Дома я получаю укол и думаю: именно так я и хочу провести всю свою жизнь — к действительности возвращаться не желаю.
Я просыпаюсь после наркоза, голова полностью забинтована, и я наконец-то узнаю, что такое настоящая ушная боль: от нее я громко стенаю и перекатываюсь с бока на бок. Входит главный врач и садится у моей койки. Попробуй улыбнуться, просит он, и я кривлю рот в гримасе, напоминающей улыбку. За что? — вопрошаю я и продолжаю стонать и ворочаться в постели. Мы задели лицевой нерв, объясняет он, что иногда приводит к параличу, но нам, к счастью, удалось этого избежать. Мне страшно больно, сиплю я, вы дадите что-нибудь обезболивающее? Конечно, отвечает он, вам дадут аспирин, это самое сильное средство в нашем отделении. Мы не делаем из людей наркоманов. Аспирин и что-нибудь для сна на ночь. Не могли бы вы позвонить моему мужу? — прошу я в ужасе, мне очень нужно с ним поговорить. Он скоро будет, уверяет главврач, подождите чуточку, вам необходим покой. Карл приходит со своей коричневой папкой. Внутри — благословенный шприц, и, пока он колет, я твержу: тебе нужно приходить почаще, ни разу в жизни я не испытывала такой боли, у них же тут только аспирин. С таким же успехом они могут выдавать тебе кубики сахара, бормочет он. Говори погромче, прошу я, тебя не слышно. Ты оглохла на одно ухо, сообщает он, и так будет до конца жизни, зато избавилась от болей. Укол начинает действовать, отодвигая страдания на задний план, хотя они всё равно ощущаются. Что делать, вяло спрашиваю я, если боль вернется, а тебя не окажется рядом? Попробуй потерпеть, отвечает он настойчиво, это будет выглядеть подозрительным, если я стану приходить слишком часто. Он возвращается вечером, делает укол и дает мне хлораль. Я прошла через несколько часов ада и наконец-то осознаю, что раньше и не знала, что такое физическая боль. Я загнана в жуткую ловушку и не подозреваю, где и когда она надо мной захлопнется. Просыпаюсь среди ночи — кажется, огненное пламя проносится по моей голове. Помогите, кричу я в комнату, освещенную голубым светом от ночника над дверью. Ко мне прибегает медсестра. Сейчас принесу несколько таблеток аспирина, говорит она, мне очень жаль, что у нас нет чего-нибудь посильнее. Главный врач непреклонен, объясняет она виновато, он сам был прооперирован на оба уха и никогда не забудет, какие боли ему пришлось терпеть. После ее ухода меня охватывает дикая паника. Больше ни секунды здесь оставаться не могу. Я встаю и одеваюсь, стараясь не издавать шума. Ой, ой, жалуюсь я сама себе, мамочки, умираю, больше этого не вынесу. Надев пальто, я осторожно выглядываю из палаты. Напротив — другая дверь, которая, как я надеюсь, ведет к выходу. Я направляюсь к ней и через мгновение с забинтованной головой стою на пустынной ночной улице. Взмахом руки останавливаю такси, шофер с состраданием интересуется, не попала ли я в автомобильную аварию. У дома я бегу по садовой дорожке и как бешеная звоню в дверь. Ключа с собой нет. Яббе отпирает. Что случилось? — спрашивает она в ужасе и таращится на меня округлившимися глазами. Ничего, отвечаю я, просто больше не хотела там находиться. Я врываюсь в комнату Карла и бужу его. Петидин, стенаю я, быстро. Я схожу с ума от боли.
Тове знает, что она неудачница и ее детство сделали совсем для другой девочки, которой оно пришлось бы в самый раз. Она очарована своей рыжеволосой подругой Рут, живущей по соседству и знающей все секреты мира взрослых. Но Тове никогда по-настоящему не рассказывает о себе ни ей, ни кому-либо еще, потому что другие не выносят «песен в моем сердце и гирлянд слов в моей душе». Она знает, что у нее есть призвание и что однажды ей неизбежно придется покинуть узкую улицу своего детства.«Детство» – первая часть «копенгагенской трилогии», читающаяся как самостоятельный роман воспитания.
Тове приходится рано оставить учебу, чтобы начать себя обеспечивать. Одна низкооплачиваемая работа сменяет другую. Ее юность — «не более чем простой изъян и помеха», и, как и прежде, Тове жаждет поэзии, любви и настоящей жизни. Пока Европа погружается в войну, она сталкивается со вздорными начальниками, ходит на танцы с новой подругой, снимает свою первую комнату, пишет «настоящие, зрелые» стихи и остается полной решимости в своем стремлении к независимости и поэтическому признанию.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.