Зависимость - [32]

Приходит мама и сидит у моей постели. Она берет мою руку и гладит. Мы с отцом, произносит она, вытирая глаза тыльной стороной ладони, считаем, что это Карл сделал из тебя больную. Мы не знаем, как точно, но у него явно не всё в порядке. По телефону он кажется таким странным, и его никогда не бывает дома, когда мы приходим. Яббе тоже считает, что он стал очень чудным. Несколько дней назад он попросил помыть подошвы детской обуви из-за риска заражения. Она признается, что очень боится его. Он не сделал из меня больную, спокойно отвечаю я, совсем наоборот: пытается помочь выздороветь. Можешь уйти? Я очень устала от разговоров. Сама я тем временем задумываюсь, что Карл и правда странен со своей привычкой выискивать пылинки, ходить крадучись и запираться у себя в комнате, пока я его не позову. Иногда, не испытывая никакого страха, я думаю, что умираю и нужно собраться с силами и позвонить Геерту Йёргенсену. Но если я это сделаю — с уколами будет покончено, определенно. Если я это сделаю — меня точно упекут в больницу, где будут давать только аспирин. Поэтому я постоянно откладываю эту идею и к тому же пребываю в таком состоянии, что ни одна светлая мысль не задерживается в голове надолго. Приходит Лизе и склоняется надо мной так, что наши щеки соприкасаются. Я рывком отворачиваюсь — прикосновение причиняет боль. Я не выношу никаких касаний чужой кожи. Что с тобой такое, Тове, говорит она серьезно, ты что-то скрываешь, что-то страшное? Если кто-нибудь спрашивает о тебе Карла, то в ответ он несет всякую чушь. Заболевание крови, объясняю я по его наставлению, но самое страшное уже позади. Я иду на поправку. Не могла бы ты уйти? Я так устала. Ты больше совсем не пишешь, говорит она, помнишь, как было хорошо, когда ты работала над книгой? Помню, отвечаю я и перевожу взгляд на пылящуюся машинку, очень хорошо помню, и это вернется. Уходи.

Я размышляю над ее словами. Неужели я больше никогда не буду писать? Вспоминаю далекие времена, когда в моей голове под воздействием петидина всегда носились предложения и строки стихов, но этого больше не происходит. Прежнее блаженство не возвращается ко мне, и я уверена, что Карл уже снизил дозу или наполняет шприц водой. Как-то раз, днем или ночью, он склоняется у моих ног, чтобы сделать укол в вену на одной из них, и я замечаю слезы в его глазах. Почему ты плачешь? — удивляюсь я. И сам не знаю, произносит он в ответ. Я хочу, чтобы ты знала: если я и сделал что-то не так, то за это поплачусь. Это единственное, в чем он когда-либо мне признался. Наверное, в шприце вода, отзываюсь я — больше меня ничего не интересует. Настанет время, говорит он, когда тебе станет страшно плохо, но после этого полегчает, и тогда ты наконец-то полностью выздоровеешь. Но тебе нужно прекратить упрашивать меня, потому что я не выношу вида твоих страданий. Всё, что я делаю, — делаю для тебя, чтобы ты поправилась, могла снова работать и быть рядом с детьми. Его слова вселяют в меня ужас. Я не хочу жить без петидина, возражаю я, без него я не могу. Ты сам это затеял, поэтому должен продолжать. Нет, отвечает он вполголоса, я постепенно буду сокращать дозу.

Ад на земле. Меня кидает в холод, колотит, я тону в поту, рыдаю и кричу его имя в пустоту комнаты. Приходит Яббе и сидит возле меня, плача от безнадежности. Он заперся внутри, рассказывает она, я боюсь его. Мне приказано оставлять еду перед дверью: он забирает ее после моего ухода. Не могли бы вы позвонить другому врачу? Вы так ужасно больны, а я ничего не могу поделать. Он просит меня не открывать вашим друзьям, когда они приходят. Он даже не хочет видеть собственную мать. Возможно, говорю я, он сходит с ума, он однажды уже болел. Меня начинает тошнить, и Яббе бежит за тазом и вытирает тряпкой мое лицо. Я прошу ее отыскать номер Геерта Йёргенсена в телефонной книжке и записать на бумажке. Она находит его, и я кладу бумажку под подушку. Заснуть больше не удается даже после хлораля. Я закрываю глаза — изнутри век проявляются страшные картины. Маленькая девочка бредет по темной улице, и неожиданно позади нее всплывает мужчина. На его голове — черная шляпа, а в руке — длинный нож. Он набрасывается на нее и всаживает нож в спину. И я, и она кричим, я открываю глаза. Карл прокрадывается ко мне. Тебе снова приснилось что-то плохое? — спрашивает он, наклоняется и собирает пылинки с пола. Петидина у нас больше нет — я забыл оплатить последний счет, но дам тебе дозу хлораля. Карл наливает его в мензурку, и я умоляю дать еще. Ну хорошо, соглашается он и делает, как я требую, в любом случае это не повредит. Мне становится немного лучше, и он гладит меня по руке — она вдвое тоньше, чем у него. Дело за питанием, отвечает он с дурацкой улыбкой, если наберешь двадцать фунтов, всё будет в порядке. Он немного сидит, уставившись в воздух. Вдруг запевает фальшивым голосом: мы трахаем наших девушек, когда захотим. Это из Регенсена, объясняет он. Я был вегетарианцем, когда там жил. Я часто представляю себе, что ты моя сестра, бормочет он и склоняется над полом. Инцест встречается намного чаще, чем мы себе представляем. Он пытается переспать со мной, и впервые я испытываю перед ним страх. Нет, говорю я и отталкиваю его бессильным движением. Оставь меня в покое, я хочу спать. Он уходит, и весь мой сон снимает как рукой. Он душевнобольной, произношу я вслух, и я на грани смерти. Я пытаюсь придержать обе эти мысли, они возникают в моей голове, как два отвесных каната, и их раскачивает, словно водоросли в штормовых водах. Опасаясь видений, я не решаюсь закрыть глаза. Сейчас день или ночь? Я приподнимаюсь на локтях и с трудом встаю с кровати. Понимаю: стоять не могу. Тогда я ползу на четвереньках и вскарабкиваюсь на стул у письменного стола. Это стоит таких усилий, что приходится положить руки на пишущую машинку и позволить голове немного отдохнуть на них. Мое дыхание хрипом отдается в тишине. Нужно действовать, пока эффект от хлораля сохраняется. Сжимаю в руке бумажку с номером Геерта Йёргенсена. Включаю лампу на письменном столе и проворачиваю диск телефона в ожидании ответа. Слушаю, звучит спокойный голос, это Геерт Йёргенсен. Я представляюсь. Ах, это вы, восклицает он, в такое-то время. Что-то случилось? Я больна, отвечаю я, он добавляет в шприц воду. В какой шприц? В петидин, говорю я, не в состоянии объяснить более подробно. Он дает вам петидин? — резко обрывает меня он. И как долго это уже продолжается? Не знаю, шепчу я, несколько лет, наверное, но он больше не отваживается. Я умираю. Помогите мне. Он спрашивает, могу ли я прийти к нему на следующий день, но я отвечаю — нет. Тогда он просит позвать к телефону Карла, и я кладу трубку на стол и что есть сил кричу его имя. Он появляется в дверях в полосатой пижаме. Что? — произносит он сонно. Это Геерт Йёргенсен, сообщаю я, хочет поговорить с тобой. Вот оно что, отвечает Карл тихо и трет выступающий подбородок, моей карьере пришел конец. Он произносит это без всякого укора, и я не понимаю, что он имеет в виду. Приветствую, говорит он в трубку, и наступает долгая пауза, потому что вещают на другом конце провода. Даже в комнате слышно, что Геерт возмущен и разгневан. Да, соглашается Карл, завтра в два часа. Так и сделаю. Завтра всё объясню. Положив трубку, он криво мне улыбается. Хочешь укол? — предлагает он. На этот раз наберу достаточно. Нам нужно это хорошенько отметить. Он достает шприц, и прежняя сладость и блаженство, как и в старые времена, разливаются в крови. Ты на меня злишься, заискиваю я, играя пальцами в его волосах. Нет, отвечает он и поднимается, каждый в ответе за себя. Он обводит взглядом комнату, рассматривает каждый предмет мебели, словно хочет запечатлеть в памяти до мельчайших подробностей. Помнишь, спрашивает он неспешно, как мы радовались, когда переехали сюда? Да, говорю я смущенно, но мы сможем делать это снова. Я по глупости позвонила ему. Нет, произносит он, это было твое решение. Тебя положат в больницу, и всё кончено. А дети? — спохватываюсь я. У них есть Яббе, говорит он, она их не оставит. А что будет с тобой, спрашиваю я, какой у тебя есть выход? Мне конец, спокойно отвечает он, но не бери в голову. Каждому нужно спасать свою шкуру, держаться за то, что еще можно спасти.