Завидная наша судьба - [3]

— Господи, когда же это кончится?

Центральная рада, вероломно захватив власть и загнав Киевский Совет в подполье, свирепствует. Днем и ночью в городе совершаются облавы. Гайдамаки расстреливают всех, у кого на руках мозоли, — так ненавидят рабочих. А отца нет дома уже не первый день. Мать не находит себе места. Я тоже не сплю. Перед уходом отец поцеловал младшего брата Георгия, маленькую сестренку, а потом и меня. Это второй поцелуй отца за все мои тринадцать лет жизни. Первый раз он поцеловал  меня, когда мы провожали его на фронт в 1915 году... Значит, и сейчас он прощался с нами всерьез.

В напрасном ожидании прошли дня четыре. Как-то утром на улице я столкнулся с Митькой, знакомым семнадцатилетним парнем. Он работал на небольшом кожевенном заводе на нашей Кудрявской улице, а отец его — на Печерске, в «Арсенале». Митька изредка заходил к нам, о чем-то шептался с моим отцом. На меня он и внимания не обращал, что крайне обижало. А сейчас заговорил первый:

— Чуешь, дело есть. Моего батьку побачить надо. Ты знаешь, как пробраться в «Арсенал»?

— А почему сам не идешь туда?

— Не могу. Рожа моя гайдамакам не нравится. Вчера чуть не пришили.

— И моего отца тоже нет. Я уж собирался на Куреневку податься, искать его.

— Ты дуй куда я сказал. Может, там и твой батька найдется. Но смотри, матери ни гу-гу!

К полудню я был на Печерске. Раньше мы с приятелями легко проникали в «Арсенал» со стороны Днепра через военный городок понтонного батальона. Теперь этот путь был перекрыт плотными заставами гайдамаков. Решил попытать счастья через Собачью тропу (ныне Кловский спуск). Преодолев заснеженный овраг и какой-то огороженный сад, я очутился среди куч каменного угля. Это уже двор «Арсенала». Около цехов снуют рабочие, вооруженные винтовками. Мимо меня протащили пулемет «максим»[1]. И тут я увидел отца, разговаривавшего с двумя рабочими. Он заметил меня:

— Ты как сюда попал?

Отец расспросил, что у нас дома, велел сказать маме, чтобы не беспокоилась.

— Митьке передай, его батька тоже жив и здоров. И быстрее убирайся отсюда, скоро здесь жарко будет[2]. 

Через несколько минут я с буханкой хлеба и кульком сахару уже бежал домой. Мать, увидев меня, всплеснула руками:

— Целый день тебя ищу... — И залилась слезами. — Отец на войне был — плакала, пришел с войны — опять плачу. Сын еще не вырос, а уже тоже плачу. Господи, когда же радость будет?

Успокаиваю ее, как могу. Утром бегу к Митьке. Но его уже нет в живых. На рассвете подняли с постели гайдамаки, вывели на улицу и расстреляли. Бросив свою жертву, палачи ушли. Вокруг убитого толпится народ. Слышатся проклятия в адрес рады и гайдамаков.

Страшная ненависть к убийцам переполняет меня. В ярости строю самые фантастические планы мести. Поджечь бы здание центральной рады (оно здесь же, на этой улице). Потом вспомнил: в чулане лежит спрятанная отцом австрийская винтовка. Вот возьму ее и из-за угла буду бить по гайдамакам. Бегу домой, но в чулане винтовки нет: видно, отец уже забрал или перепрятал ее...

В революционной борьбе рабочих Киевщины «Арсенал» был подлинным бастионом революции. Ни ожесточенные атаки врага, ни огонь пулеметов и пушек не сломили боевого духа рабочих. Наружная стена «Арсенала» до сих пор хранит следы ожесточенных боев. Изрешеченная снарядами и пулями, стоит она как твердыня, вызывая священную гордость новых поколений.

Восстание арсенальцев под руководством украинских большевиков началось 16(29) января 1918 года и продолжалось шесть дней, пока у осажденных не кончились запасы патронов и хлеба. 21 января (3 февраля) по решению ревкома арсенальцы вынуждены были прекратить борьбу. Часть их подземными ходами ушла с территории завода на соединение с советскими войсками. Ворвавшиеся в «Арсенал» петлюровцы зверски расправились с оставшимися его защитниками. Но в городе продолжались разрозненные стычки.

22 января (4 февраля) Киев был взят красными. Однако Советская власть продержалась тогда недолго. С помощью немецких штыков украинские националисты, теперь уже под флагом кулацкой директории, захватили город. Директорию Симона Петлюры ненавидели  не только рабочие, но и почти вся интеллигенция, Предчувствуя свою неизбежную кончину, неистово зверствовали временщики.

Петлюра обратился к командованию красных частей с предложением прекратить борьбу. В ответ появилась злая листовка. Не могу удержаться, чтобы не привести ее текст:

Ответ пану гетману Петлюре

Мы, таращанцы, богунцы и другие украинцы — казаки, красноармейцы, получили твое похабное воззвание.

Как встарь запорожцы султану, так мы тебе отвечаем. Был у нас гетман Скоропадский, сидел на немецких штыках. Сгинул, проклятый.

Новый пан гетман объявился — Петлюра.

Продал галицийских бедных селян польским панам, заключив с панами помещиками мир. Продал Украину французским, греческим, румынским щукам, вошел в союз с ними против нас, трудовых бедняков Украины. Продал родину-мать. Продал бедный народ. Скажи, Иуда, за сколько грошей продал ты Украину? Сколько платишь своим наймитам, чтобы песьим языком мутили селянство, поднимали его против бедноты?

Скажи, Иуда, скажи, предатель, только знай, не пановать панам больше на Украине! Мы, сыны ее, бедные труженики, головы сложим, а ее обороним, чтобы расцвела на ее вольной земле рожь на свободу и сжата была свободным селянством на свою пользу, а не жадным грабителям-кровососам — кулакам и помещикам. Да, мы братья российских рабочих и крестьянства, как братья всем, кто борется за освобождение трудящихся.