Завещание - [31]

Как-то раз Пентти пришел к нему домой: это случилось в то самое лето, когда он впервые стал дедушкой и от этого чувствовал себя жутко счастливым, и ему нравилось заглядывать к ним по вечерам, чтобы выпить кофейку со старшим сыном.

Он выглядел таким сильным, его отец. Крепким и бодрым. Решимость во взоре, журчащее ликующее счастье в груди. Всего этого уже давно нет.

– Скоро ты сможешь купить у меня усадьбу. Но только, чур, за хорошую цену.

Они сидели на веранде, поглядывая на скотный двор, отец и сын, рядышком. Вечер выдался тихим настолько, насколько вообще могут быть тихими летние вечера в Торнедалене, не пели ни сверчки, ни цикады, не шумел город вдали, даже плеска речных порогов Кекколы и то не было слышно на ферме у Эско.

– Да-да, ты правильно меня понял. Само собой, я уступлю по рыночной цене. Я же не собираюсь тебя грабить. Ровно столько, чтобы позже они не прокляли тебя – я имею в виду твоих младших братьев и сестер.

И причмокнув языком, Пентти довольно покивал сам себе.

– И вы с Сейей построите себе новый дом возле большой сосны, где и станете жить в нем со всеми своими детьми. Их будет много, вот увидишь.

Отец прищурил глаза, с улыбкой глядя на сына. Потом снова стал серьезным.

– Под большой сосной. Запомни. Вот где следовало выстроить дом с самого начала. Но все мы крепки задним умом.

Эско слушал, как отец все говорит и говорит: было у него такое свойство, что Пентти в его присутствии чувствовал себя как дома, легко и непринужденно. Словно самого Эско здесь и не было.

– А мы с Сири останемся жить в старом доме. Но бразды правления фермой возьмешь ты, как только новый дом будет готов. На это ведь уйдет не больше полугода.

Эско посмотрел отцу в глаза, и они улыбнулись друг другу.

– Вот увидишь, все будет хорошо!

И Пентти, обнадеживающе похлопав Эско по плечу, уселся обратно в свой «мерс» и укатил.

Эско запомнил тот день. Очень хорошо запомнил. Это был последний раз, когда Пентти говорил о деле. Когда позже Эско вновь пытался поднять эту тему, то либо обстоятельства оказывались неподходящими, то времени не было, то одно, то другое. Все время возникали какие-то препятствия.

Но Эско продолжал верить отцу и ни разу не усомнился в его словах. Слепая вера в отца была постоянным источником ссор в его собственной семье. Единственным, из-за чего Эско ругался с женой, Сейей. Он уже десять лет ждет возможности купить усадьбу родителей. А конца и края этому ожиданию не видно.

Сейя говорила, что этот день никогда не наступит, что сегодняшний Пентти совсем не тот, что был десять лет назад, что он никогда не продаст ферму, скорее сам сдохнет на ней, одинокий и несчастный, и что он еще всех их переживет, а им нужно идти дальше, строить новые планы на будущее.

Деньги у них были – немного, правда, но были. Эско тщательно копил и откладывал все эти годы, а Сейе в приданое досталось небольшое наследство. Этого должно было хватить, чтобы взять займ и накупить строительных материалов, одновременно с этим Эско мечтал механизировать сам процесс обработки почвы – в этом ему должно было посодействовать государство, оказывающее поддержку фермерским хозяйствам. Он пытался донести все это до Пентти, но тот только фыркал и всем своим видом демонстрировал, что ему это совершенно неинтересно, и вообще – какой дурак станет верить правительству. Лично ему оно не сделало ничего хорошего. И так далее и тому подобное.

У них вполне хватило бы денег, чтобы начать все с нуля где-нибудь еще, гораздо южнее. Сейя была учительницей в сфере дошкольного образования, сейчас она не работала, но ведь могла бы начать, правда? А Эско трудился на лесопилке, был бригадиром и мог без проблем получить новую работу. Они могли бы переехать в Улеоборг или Таммерфорс или Хельсинки или… чем черт не шутит, под настроение Сейя могла возмечтать даже о Швеции. Но Эско всегда на все ее предложения отвечал «нет», не оставляя ни малейшей возможности для дискуссии – он знал, чего хотел и не собирался изменять самому себе. Нет, сейчас он ни как не мог свернуть в сторону. Его стремление сохранить собственную позицию в этом вопросе с годами приобретало все большую важность, словно это было то единственное, что у него еще оставалось, – так он думал порой в черные моменты отчаяния. Ему нужно просто подождать, еще немного, и скоро все свершится. Ферма станет его. И отчий дом тоже.

Но в глубине души он, конечно, сомневался. Эско видел, как жизнь проходит мимо него, а сам он стоит неподвижно, словно застывший монумент, и постепенно стареет, буквально вмерзает во время, совершенно беспомощный перед капризами своего отца, отца, который ни словом, ни делом не показал, что помнит тот разговор, состоявшийся июльским вечером 1972 года, и что он вообще воспринял его всерьез.

Эско поднялся со скамьи в коридоре больницы, мельком взглянув на свое отражение в одной из стеклянных стен. По его мнению, выглядел он точно так же, как и всегда, но вот глаза… Они показались ему испуганными, словно в них затаился ужас. Где-то попискивали электронные приборы, из палат доносились тихие голоса медперсонала.

Эско стоял совсем один, глядя в пустоту больничного коридора. И понимал, что от его любви к отцу больше ничего не осталось. Зато у него были деньги. Была его амуниция. Его оружие. Которым он сможет воспользоваться против Пентти. И придя к такому выводу, Эско впервые за много лет почувствовал себя свободным.