Завещание - [21]

Нет, почти никто из них не задумывался о том страшном наказании – ежедневно, ежеминутно страдать от того, что приходится оставаться в этой дыре, где нечем дышать, нечего смотреть, где нет никакой возможности нормально отдохнуть, побыть одному. Что, разве не так? А может, в глубине души они и мечтали о том, чтобы вырваться, сбежать прочь из этого ада?

Стоя снаружи, она разглядывала Леену через стекло витрины – наверняка та завидует Анни, у которой хватило духу бросить все и уехать. Леена словно почувствовала на себе взгляд Анни и подняла голову. Взгляды двух старых школьных подруг встретились, и Леена радостно улыбнулась ей и махнула рукой, приглашая зайти. Анни пришлось по-быстрому изобразить жестами, что она страшно торопится и ей срочно надо бежать, может быть, в другой раз, скажем, завтра?

Она шагала по заснеженным тротуарам в своих дорогих кожаных сапогах, слишком холодных и скользких для северных зим, – ну и что, зато выглядят круто, – и, шагая, Анни думала о Лаури. Он разделял ее тоску. Анни знала, как плохо обращались с ее младшим братом в школе, и что это еще больше усиливало его тоску и желание свалить отсюда, но еще она знала, что он всегда держал все свои устремления в себе, как дело давно решенное, словно он был чуточку лучше, чем все эти бедолаги, изолированные от остального мира и привязанные к этой Богом забытой дыре. Если бы брату нравилось учиться, он бы наверняка стал ветеринаром. Но работа официантом подходила ему лучше. Гораздо лучше, чем ей, но ведь она не собиралась всю жизнь вкалывать официанткой.

* * *

Лаури вспомнилась весна, когда его любимая корова Култа родила теленка. Ему тогда было лет восемь или десять, не больше.

Из всех времен года Лаури больше всего любил весну и всегда с нетерпение ждал ее прихода. Ему нравилось помогать при родах. У него были длинные худые руки с ловкими пальцами, и он засовывал их в коров, чтобы нащупать теленка и проверить положение плода. Ему нравилось это занятие по двум причинам: из-за большой ответственности, возложенной на него, и из-за той ни с чем несравнимой ауры спокойствия, которая царила вокруг рожающих коров. Ему нравился сам момент рождения. Это было как Рождество, при этом подарок, который к нему полагался, превосходил все мыслимые ожидания. Он никогда не чувствовал себя настолько любимым своим отцом, как в те моменты, когда Пентти знал, что он может помочь, что он нужен.

Лаури рос тоненьким, слабым и пугливым мальчиком, – в общем, мало к чему пригодным. Во всяком случае, так думал его отец, и охотно сообщал ему об этом при каждом удобном случае, но здесь и сейчас, когда приходилось принимать роды, он на время становился самым лучшим папиным помощником, – больше никто из детей не был на это способен, некоторых даже мутило при одной лишь мысли участвовать в чем-то подобном.

Но для маленького Лаури это было одно из немногих дел, которое он умел и любил делать.

Он мечтал стать ветеринаром, когда вырастет, и, к его удивлению, Пентти не возражал и не говорил ему:

– Да ладно, ты че, на зубрилку похож?

или:

– У тебя ничего не выйдет – шутка ли, столько лет проучиться в школе!

или:

– Чтоб такой идиот, как ты, стал ветеринаром? Даже думать об этом забудь.

Ни одной гадости или колкости, которыми он обычно награждал своих детей, когда те озвучивали вслух свои планы на будущее, не прозвучало в адрес Лаури и его стремления стать ветеринаром. Отчего Лаури еще больше поверил в свою мечту, в то, что она сбудется. И он осмеливался мечтать.

За неделю разродилось четыре коровы, и пока все шло хорошо. Оживленные и радостные возвращались они домой после каждых родов, и не только Лаури, но даже Пентти казался очарованный чудом появления на свет новой жизни, – во всяком случае, когда дело касалось его скотины или его собственных детей.

Они вместе пили кофе, поставив кофейник на бочку, и Лаури чувствовал себя спокойным и умиротворенным под улыбающимся взглядом отца, – в такие моменты между ними царило полное взаимопонимание, ощущение, что они были вместе, заодно, с общей верой в будущее.

И вот пришла очередь разродиться Култе.

Сам Лаури дал корове это имя, когда она появилась у них на хуторе четыре года назад. Она была коричневой, с белыми пятнами и узором в форме сердечка на одном боку, и он настоял, чтобы ее назвали Култой^[8], хотя старшие братья и сестры дразнили его, спрашивая: почему бы тебе, черт подери, не назвать ее Шведским Маслом, и даже на лицах родителей читалось сомнение. Култа была чуть меньше остальных коров, но это не мешало ей давать много молока; зачастую ее удои превосходили удои остальных коров, но опять-таки, из-за ее размеров роды могли оказаться трудными.

Был поздний вечер, когда Лаури пришлось бросить чистку картошки к ужину (он сделал это с видом триумфатора и прошествовал мимо братьев и сестер, ощущая собственную важность, хотя на тот момент так оно и было), потому что пришел Пентти и забрал его с собой, сказав, что теперь пришла очередь Култы родить теленка.

Корова лежала в глубине стойла и выглядела крайне измученной.

– С ней что-то не так, – сказал Пентти.