Завещание - [12]

Ее движение было быстрым и точным, но все же Пентти успел схватить ее за запястье. Его рефлексы с годами остались на том же уровне, а скорости реакции по-прежнему можно было только позавидовать.

– Что, привезла с собой семью?

Он спросил, не глядя на нее. Вместо этого его взгляд почему-то был прикован к Анни.

– Только малыша Паси.

– Славно. Вы объедаете меня в моем собственном доме, но что я могу поделать, ведь вы моя плоть и кровь. Плоть и кровь. Но всему есть предел.

Подобное они уже от него слышали и не раз. Стоило кому-то привести свою семью или кого-то постороннего, как Пентти заводил свой занудный монолог о бережливости.

Но зная отца, все понимали, что уж лучше так.

Его мозги походили на минное поле. Для постороннего наблюдателя в словах и поступках Пентти не было никакой логики, но его дети, которые росли с ним бок о бок, точно знали, как следует реагировать в каждом конкретном случае. Впрочем, конечно, далеко не в каждом. И это как раз пугало. Только тебе показалось, что ты что-то понял, выявил алгоритм, так сказать, как все тут же менялось. Отец редко когда на них смотрел. Чаще всего его взгляд был устремлен в пространство, нежели на детей. Но сейчас он смотрел на свою старшую дочь, и Анни показалось, что Пентти очень весело. Можно было даже притвориться, что он пока ничего не знает о случившемся сегодня.

– Теперь вы еще и печете.

– Так ведь Рождество же скоро.

Анни чувствовала, что обязана ответить. Ведь она была самой старшей из присутствующих здесь детей и обычно неплохо ориентировалась в том черном хаосе, что царил в мозгах Пентти. В глубине ее души до сих пор жило воспоминание о том, как это было. Или, точнее, воспоминание о воспоминании, потому что она не помнила тех лет, когда она еще не боялась отца и его горячего темперамента. Но порой посреди всей этой злобы и прочих чувств, обуревавших ее, на нее накатывала нечто вроде нежности, и из ниоткуда рождался внезапный импульс протянуть руку и погладить по щеке этого мужчину, ее маленького папу. Того ребенка, каким он был когда-то сам. Но это желание быстро проходило, потому что в обычной жизни любить отца было ужасно сложно, если не сказать невозможно. Пентти фыркнул, возя ложкой по тарелке.

– Да, спасибо, можно было мне об этом и не напоминать. Только и делаете, что вовсю транжирите деньги на домашнее хозяйство, и я, кажется, единственный, кого это заботит. А с пацаном в реанимации и домохозяйкой при нем дела вообще встанут. Придется все делать самому.

Это был первый раз, когда отец заговорил об Арто. И на Анни он теперь больше не смотрел.

– Значит, ты знаешь об этом, – медленно проговорила Анни.

– Ну и денек выдался сегодня, пришлось здорово попотеть, чтобы хоть что-то было сделано как надо.

Пентти поглощал еду в полной тишине, не торопясь, словно бы оценивая ее, пару раз он даже шумно чавкнул. После допил последние капли соуса, и, когда с едой было покончено, оставил грязную посуду на столе, а сам отправился в гостиную и уселся в кресло перед телевизором. Дети с облегчением выдохнули – их еще больше подтянулось на кухню, привлеченных теплом от печки и прячущихся подальше от отца в гостиной.

– Ну что, Анни, – сказал Тату, – добро пожаловать домой, черт тебя дери.

Он произнес это, довольно ловко спародировав интонации Пентти, его мрачный голос со сдержанной вибрацией и с преувеличенной торнедальской напевностью. В такие моменты дети казались ближе друг к другу. Их объединял смех. Возможно, этот смех был весточкой того зла, что жило внутри них? Зла, которого начисто был лишен их брат, и, кто знает, быть может, именно их манера реагировать и делала его изгоем среди них? Расслабляющий, мигом снимающий все проблемы и разряжающий обстановку смех раздавался на кухне, эхом отскакивая от стен.

* * *

Анни не помнила, чтобы Сири когда-либо говорила с ней о родах. И уж тем более – о женском теле. Нет, она никогда не упоминала ни о чем таком, что могло породить смущение или неловкость – таким было ее поколение, но, прежде всего, ее собственный склад ума.

Анни точно знала, что матери ее подруг куда лучше готовили своих дочерей к взрослой жизни.

Анни никогда не забудет ту зиму, когда у нее начались первые месячные. Ей было одиннадцать, и на дворе стоял февраль. Зима выдалась во всех отношениях суровая: земля промерзла аж до самого Китая, а тьма упрямо не желала сдавать свои позиции. Только что родился Вало, и своими коликами отнимал у матери все время, и Анни приходилось очень много помогать ей по хозяйству. Она помнила, как уставала тогда – ни на минутку не присаживалась – все что-то делала, делала, а прошлым летом подросла еще на пять сантиметров, и это тоже давало о себе знать И вот однажды Анни проснулась очень рано от непонятной боли во всем теле: такое уже бывало, проблемы роста и все такое, но теперь к ней примешивалось что-то еще – глухое, почти звериное. И когда она отправилась в туалет, который как раз за год до этого оборудовали в доме, то увидела на трусах кровь.

И окаменела.

Нервно огляделась по сторонам, испугавшись, что кто-нибудь увидит ее здесь, посреди ночи, посреди зимы.