Завещание - [14]
И это был единственный разговор о месячных, который когда-либо состоялся между Анни и ее матерью.
На следующий день в школе она расспросила своих подруг, у многих из них были старшие сестры, и с их помощью ей удалось собрать достаточно информации, так что к концу дня ее уже забавляло то, что накануне она как безумная мчалась по лесу в кромешной тьме, уверенная, что должна умереть. Но зрелище родительского дома в предрассветных сумерках больше не покидало ее никогда, висело над ней, словно мокрое одеяло и будило тоску в груди, вполне конкретную убежденность, что она должна как можно скорее убраться отсюда прочь. Чтобы не остаться здесь и не стать такой, как мама. Все что угодно, но только не это.
После этого случая Анни перестала задумываться о Боге и его каре за грехи, и отныне, если когда-либо видение большой отеческой руки высоко в небесах и возникало перед ее внутренним взором, она тут же гнала его прочь. Все это сказочки для детей, а не для настоящих женщин.
Стирать старые окровавленные носовые платки не было никакого желания ни у Анни, ни у Хелми (у которой месячные начались два года спустя, уже в девятилетнем возрасте), куда проще было рвать старые страницы из газет и, скомкав, запихивать их в трусы, когда приходило время. В маленькой прихожей, совсем рядом с комнатой сестер, была щель, зазор между лестницей и стеной, куда собирались сунуть теплоизоляцию, но, как это часто бывает в жизни, за другими делами вылетело из головы, и сестры засовывали туда свои выпачканные в высохшей крови импровизированные прокладки.
Этот самый зазор, забитый старыми окровавленными газетами, сыграл решающую роль в стремительном обрушении дома во время пожара. Но об этом позже.
Многие мало задумываются о том, что у них есть, и мечтают о том, чего нет. А еще говорят, что люди жалуются, когда у них совсем нет детей, и Анни частенько спрашивала себя, что чувствовала Сири, когда смотрела на своих. Про Пентти она даже не думала. Разумеется, все они были его детьми, но в то же время не были. Он не брал на себя ровным счетом никакой ответственности ни за кого из них. Но Сири, жалела ли она о ком-нибудь и о ком в таком случае?
Анни очень любила своих братьев и сестер, она это точно знала, а еще она знала, что у Сири есть любимчики, дети, которым, в отличие от других, все сходило с рук. Сколько раз бывало – одного могли оттаскать за вихры, второго отшлепать, третьему залепить пощечину, а кто-то мог просто ограничиться строгим выговором. Но ей сложно было представить материнскую любовь как нечто безусловное. И она не жалела о своем аборте. Ничего такого. Она даже не думала об этом, пока снова не забеременела.
Когда внутри нее зародилась и принялась расти новая жизнь, Анни почти сразу почувствовала это, физическое изменение, причем не в лучшую сторону. Словно кто-то чужой вторгся в нее и частично одержал над ней верх: ее начали посещать чувства и мысли, которые она не узнавала, словно они были и не ее вовсе, стала часто плакать без причины, боролась с то и дело накатывающимися приступами тошноты и мучилась от иррациональных всплесков эмоций – в общем, все то чисто женское, с чем прежде ей не доводилось сталкиваться, отчасти благодаря генетике, отчасти благодаря тому, что она активно боролась с этим всю жизнь, но теперь оно взяло над ней верх.
Она видела своего отца, узнавала его в своих поступках – нелогичных, совершенных под влиянием эмоций (впрочем, не всегда, временами в них присутствовала также холодная расчетливость), – и в то же время она не была им и никогда не хотела им стать, не должна была. Очнувшись после операции, Анни много чего перечувствовала, как оно обычно и бывает после наркоза, но только не печаль и сожаление. У нее было такое ощущение, что с ее глаз сорвали шоры, она снова могла запереть свои чувства и опять начать думать холодным трезвым умом, да еще если учесть, кто был отцом ребенка – в общем, все это лишь прибавило ей уверенности в правильности принятого решения.
Теперь же все было иначе. Во время этой беременности она чувствовала себя куда лучше, не испытывала сильных эмоциональных всплесков и довольно рано приняла решение, что она должна сохранить этого ребенка, но сделать это на своих условиях. Захочет Алекс быть участником – пожалуйста. Но она сможет все сделать и без него. Анни никогда не мечтала о жизни вдвоем, и она никогда не влюблялась в кого-то настолько сильно, чтобы ставить потребности мужчины выше своих собственных или даже просто идти на компромисс.
Вот почему она продолжала курить и делала это почти без малейших угрызений совести.
Вот почему ей было так сложно съехаться и жить вместе с Алексом. Пусть даже это было единственное, что он сейчас хотел.
Когда Алекс узнал, что Анни беременна, то тут же сделал ей предложение. Грохнулся на колени прямо посреди кафе и, пока Анни сгорала от стыда и смущения под обращенными на них взглядами, предложил ей свою руку и сердце.
– Нет, нет, – запротестовала она, – ты с ума сошел, я вовсе не собираюсь выходить замуж. Никогда в жизни. Встань сейчас же.
Поначалу он здорово расстроился, но когда понял, что она все-таки хочет оставить ребенка, то поднял ее на руки и закружил. Все вокруг смотрели, а он смеялся и кричал:
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.