Завещание - [16]

― Нет, он любил меня! Ах, как любил!

― Врешь, подруга! Забыла, как вся в слезах да соплях прибежала ко мне на своё семнадцатилетие от того, что папаша про тебя забыл и не только подарка не сделал, это на семнадцать-то лет!, но даже не позвонил! Забыла?! Ты мне сказки про него не рассказывай. То же и в шестнадцать лет было. Мать твоя тебе устраивала праздники на день рождения, как могла, со стихами да песнями и всегда интересно было, а папаша, ты извини, только собой и занимался! Это ты его теперь, спустя двадцать лет идеализируешь! Хочешь видеть Героем! Своим Кумиром! А он героем никогда не был… извини. Мы с тобой с первого класса подруги, а я его и в школе то на родительских собраниях ни разу не видела. Только мать твоя приходила. А ты шаловливая была, ух, хулиганка! А она приходила и так всегда скромно виновато улыбалась и заступалась за тебя и всегда обещала с тобой дома поговорить. Она тебя любила, а вот ты её нет.

― Верно, говоришь, не любила я её! Ну-ка, налей ещё! И себе! Вот так. Ты, Светка, может и права… да, но мне за неё обидно было, и стыдно даже, почему она такая невзрачная, как серый воробей, и ничем из моды совсем не интересуется! А отец любил меня…

― Врешь, не любил! А что он тебе оставил? Что, скажи? Квартира в центре Питера у твоей матери, а дача так та по закону Катьке остается, вдове его молодой…

― Свет… Свет… Ну, зачем ты так? – чуть всхлипнула Вера Васильевна, – он ведь не думал, что умрет так рано, то есть погибнет… – она с горечью зажгла сигарету и глубоко затянулась синим дымком, уставившись поверх головы подруги куда–то в никуда, – И чего тебе, батько, летать на своей новенькой Тойоте вздумалось?! Лихач! Да, слишком быстро ты перешел свое поле. А ведь мог ещё пожить и подняться повыше, коли не эта странная смерть…»

Она задумалась, и зло посмотрела на пустую рюмку. И вдруг её светлые глаза потемнели и в них сверкнули искры гнева. Светлана даже испуганно отстранилась.

― Вера, ты что? Что с тобой?

― А ведь там было не простое происшествие на дороге!…

― Вера!

―Его ведь убили! И я знаю кто! – выкрикнула она почти уже в исступлении.

17

Жанна забеременела примерно на третий месяц после начала близких отношений с её спасителем Л. Она тут же решила, что не останется с Л. Что лежало в основе её решения? Страх перед требованием покровителя, который, впрочем, был ей мил, во всяком случае, не совсем уж безразличен, избавиться от ребенка? Или страх навредить ему? Неуверенность в приятии им её ребенка в его годы? Любой из факторов мог привести её к решению уехать. Она признавалась себе, что не понимает до конца души своего опекуна. Её чистое сибирское воспитание, книжное, наивное, ограниченное такою же бесхитростною жизнью её семьи, не позволяло ей примириться с тем странным и неприемлемым для неё образом жизни, какой вел Л. И она, молодая непорочная дева, (наплевать на физическое надругательство над нею, в душе–то она оставалась непорочной) – часть этого порока! И, тем не менее, она осталась с ним, пусть даже временно. Хотя у неё был свободный выбор. Именно это, наверное, удержало её от немедленного ухода. И неважно куда. Ведь всегда, если тебе дают беспрепятственно уйти, можно найти куда.

Она с робостью и интересом вглядывалась в своего пожилого любовника, ища в его глазах ответ, который он и сам не мог бы ей дать. Ответ на вопрос: почему они вместе? Почему всё так? Почему нельзя жить обычными признанными семейными отношениями? Ему с ней, например? Притом, что она знала, что он уже был женат дважды, и что у него трое взрослых детей. Но, с другой стороны, почему же обязательно нужно жить точно как все, как принято? Почему нельзя жить и иначе? Вольно, свободно, именно, как живут они!

Доктор А., личный придворный доктор её покровителя Л., такая серьезная и обаятельная, вдруг однажды предстала перед нею, Жанной, к её испугу и изумлению, в абсолютно иной ипостаси, в совершенной прекрасной своей наготе! И она, Жанна, впервые погрузилась в неведомый ей мир плотских наслаждений, и впервые испытала любовь втроем, о чем в прошлом не могла даже представить, даже помыслить, даже… И… она осталась жива! Она, может быть, не испытала в первый раз того удовольствия, какое испытывали А. и Л., но и не сгорела от стыда. Конечно, она была ужасно робка, скована и заторможена, как и положено всякой непорочной деве, но всё прошло красиво, словно в сказочном сне, и, тем не менее, она с трудом заснула в ту ночь и ей снились страшные, болезненные сны. Ей пригрезилось изнасилование, которое произошло под самым благовидным предлогом и в лучших манерах. Она ясно помнила каждую детальку! Уже оказавшись в дорогих комнатах обставленных шикарной мебелью под старину, у самого края постели вдруг, постигнув, для чего её сюда привезли, она отказалась, запротестовала, пыталась бежать, но прозрение пришло слишком поздно, её протест выглядел жалко, беспомощно, наивно. Её кавалер, начальник театра, уже не мог обуздать свою страсть, а, впрочем, вряд ли хотел, но её взбрыкивания в самый кульминационный момент, привели его в бешенство, показались оскорбительными, он ударил её наотмашь, повалил на постель и грубо, без нежностей и сантиментов лишил девственности. Ей было больно! Больно и страшно! И стыдно! Она рыдала! Он же остался разочарованным, раздраженным, разгневанным. Неделю она отлеживалась на своей койке в маленькой квартире, что делила с подругой в наем. Потом пришла в дирекцию и всё рассказала. Её выбросили на улицу и пригрозили жестокой расправой, если она вздумает пожаловаться в полицию. Вслед за ней выбросили и её документы. Карьера балерины на этом для Жанны закончилась. И тут её встретила очень милая женщина , доктор А., которая каким–то образом узнала о ней и её горестях. Она предложила ей работу – место сиделки у больного у него на дому за внушительное вознаграждение с проживанием на месте на полном его довольствии. Для Жанны, униженной и оскорбленной, нищей и несчастной, это было подарком судьбы. Она согласилась. Отношения к ней со стороны пациента и его доктора оказались самыми теплыми, открытыми, можно даже сказать нежными. Возможно, причина крылась в самой Жанне, которая не лукавила и не притворялась, а была с ними так же проста, чиста и доверительна. Когда же ледяной кокон, запеленавший её тело и душу, после ужаса брутального изнасилования, медленно растаял под влиянием времени и тепла окруживших её этих странных людей Л. и А., и нежность, дополненная их терпением, вернули ей, утраченную было навсегда чувственность, постепенно подошло время их взрослым играм. Прикосновение мужчины перестало быть для неё болезненным, а касание женщины напоминало нежность матери. Она стала расслабляться и постепенно испытывать удовлетворение и некоторое удовольствие. Нет, не до конца. Её пуританская природа души противилась этому Содому, как она про себя называла эти их встречи втроем. Но, вместе с тем, её оболочка уже созрела для плотской любви.