Затор на двадцатом - [32]

— Братка, Сымон, клянусь тебе! Не будет больше этого…

— Это слова, Степан. Доказать надо. Снова заслужить доверие. А это не так просто и легко. И не так скоро.

— Заслужу! Я не хищник, Сымон.

— Ты чудак, а не хищник. Былой своей славы забыть не можешь. А теперь это не слава, а позор. Трудом надо славу завоевывать, Степан, а не воровством. Разве ты не понимаешь, что под твою марку может работать настоящий хищник и враг, а ты для него громоотвод. «Кто мережи вытряхнул? Да кто ж — известно: Степан Ивашкевич!»

Такого позора еще никогда не переживал Степан. Он сидел как на горячих угольях.

— Смешно, Степан. Живешь ты хорошо, я уверен, и чарку есть на что купить, а вот не хватает тебе чего-то, да и только. Ну, пора идти. На складе, верно, ожидают нас.

Степан встал, ему хотелось говорить, хотелось раскрыть свою душу, но он чувствовал: ничего не скажет, не хватает слов, чтоб высказать все то, что происходит у него в душе.

Вслед за Сымоном он вышел из конторы.

* * *

Степан вернулся домой еще до захода солнца.

Времени было достаточно, чтоб обдумать в дороге все, что произошло с ним. Он вспоминал вчерашний вечер, сегодняшний разговор с Сымоном. Все это обжигало как крапива, кололо в сердце. Краснел перед самим собою… Никогда еще не было с ним этого. Особенно горько было, когда вспоминал Ломотя. Несчастный Кукса и тот чувствует себя выше его. Какой-то бродяга может упрекать его, Степана Ивашкевича!

И сколько ни думал, все его думы сводились к одному: «Под твою марку может работать настоящий хищник и враг, а ты для него громоотвод». Кто же таким врагом может быть в Наносах?

Он мысленно перебирал всех наносовцев и никого не нашел. «Только я и есть такой злодей, — с ужасом думал он. — А кто же сегодня очистил целую мережу? При таком улове в мереже было много рыбы… Не пять килограммов, нет… И мережу порвал…»

Он, Степан Ивашкевич, делал по-хозяйски. Много не брал, только на выпивку и на похмелье. Мережу ставил на место, надеясь, что к утру в ней снова будет рыба… А это был хищник, враг… А люди думают: «Вот Степан Ивашкевич! Ну и злодюга же…» От такой мысли хотелось провалиться сквозь землю… Сымон поручил ему отвезти и сдать рыбу, и он обрадовался: «Все же считает меня человеком. Человеком… А сегодня разве не говорят люди, что Степан ночью целую мережу рыбы вытряхнул, а его по голове гладят, рыбу везти поручили? Но он все равно украдет, не здесь, так там, в Купах. Такой хват, он из-под курицы яичко украдет… Ай-яй!

Доверие заслужить не легко, не просто, и не скоро. Значит, это еще не доверие, что ему поручили сдать рыбу… Не так скоро забудут люди, что он вор.

А сына сапогами упрекнул… Дурень, дурень… Получается, что за эти сапоги втрое дороже заплачено, да и совесть продана.

Подъезжая к хате, решил: если есть враг и преступник, он будет пойман. И поймает его Степан Ивашкевич. Никто иной. Только он должен его поймать.

Очень удивился, когда жена даже и вида не подала, что вчера ругалась с ним, а сразу поставила на стол обед и упрекнула, что не зашел утром домой позавтракать.

Степан сел за стол.

Сын забежал на минуту в хату и взглянул на отца не понуро, как это было раньше, а как-то просто и весело. Он даже спросил у него о чем-то, но Степан не расслышал, а Антось, не дожидаясь ответа, снова вышел.

«Эге, — думал Степан, — больше за батьку ты краснеть не будешь». Ему захотелось поговорить с сыном. Теперь эти хромовые сапоги, которыми он упрекнул сына, стали тяжелым упреком самому себе. «Потянул же черт меня за язык».

До захода солнца отдыхал. Вечером собирался встать и сходить в контору, но неожиданно заснул глубоким сном.

…Ночь тихая и темная, словно сажа, окутала все небо. Бывают такие ночи — мрачные и зловещие, когда кажется, что вот-вот хлынет дождь, и такой, что зальет всю землю, а к утру тучи раздвинутся в разные стороны и выглянет ясное солнце.

Ветра совсем не было. Теплые испарения подымались от озера, от земли и нежно окутывали все тело.

Тропинки не было видно, но Степана это не волновало. Он с завязанными глазами нашел бы дорогу не только к своему челну, но и к любому уголку озера.

Прежде всего он направился к своему челну, тихо отомкнул цепь, столкнул челн в воду, сел в него и поплыл. Плыл так, что если бы кто рядом и прислушивался, и то бы не услышал. Так плыть мог только Степан Ивашкевич.

Двигался вдоль самого берега. Глаза уже привыкли к темноте, и Степан ясно различал заросли тростника у берега, густую осоку. Берег в этом месте был заболочен. Возвращаясь с добычей, Степан никогда не высаживался здесь.

Степан решил повернуть на озеро, туда, где стояли мережи.

Он завернул челн носом вперед и взялся за весла.

И тут произошло неожиданное. Челн никак не продвигался вперед. Наоборот, какая-то непонятная сила толкала его назад. Напрасно Степан напрягал всю свою силу — челн шел задним ходом. Холодный пот прошиб Степана. Страшная усталость сковала все тело, и он в изнеможении упал на дно челна. В этот момент он услышал, что кто-то окликает его:

— Степан, Степан! Проснись, что с тобой сталось сегодня?

Он с трудом раскрыл глаза. В хате горела лампа, у стола стояли люди, а жена тормошила его за рукав сорочки.