Затишье - [49]

Немец толст, будто налитой клоп, но мягок, обходителен. Дамы доверительно раскрывают перед ним тайны своих коренных зубов. Старцы выходят от него со слепящими улыбками, лихо посвистывают при разговоре. Иногда, по своему выбору, доктор пользует больных на дому.

Полковник Нестеровский не нуждался в услугах доктора, но и не находил причин отказать в визите приезжей знаменитости. Правда, сегодня Михаил Сергеевич был не в духе. Сигара погасла, пальцы играли по столу. Впервые по-настоящему встревожила его дочь. После Москвы она вела себя довольно-таки странно, никуда не выезжала, была рассеянной, даже чай наливала мимо чашки. И сегодня вдруг заявила, что он должен вернуть Бочарова и выхлопотать ему помилование. Полковник испугался: не ошибся ли он в дочери, слишком рассчитывая на ее московское воспитание? Что заставило его принять участие в судьбе Бочарова? Ей-богу, трудно сказать. Симпатия к Иконникову, до сих пор не утраченная, нелепость того, в чем обвиняли бедного юношу, спазма филантропии?.. Да, в Бочарове увидел он себя — еще верующего в возвышенные идеалы, еще ослепленного солнцем и небом студента горного института, да, в Бочарове увидел он живой ум и чистую душу и счел своим долгом спасти его от гибельного разложения. Но как он, старый морж, посмел забыть, что молодость не признает табелей о рангах, что практицизм выбора ей неведом!

— В дела мои прошу не вмешиваться, — необдуманно сказал он Наденьке.

— Извини, папа, — глухо сказала она и вышла.

А тут еще этот жирный немец, уложив на колени живот, сидит, участливо спрашивает, нет ли у герра Нестеровского больных зубов.

— К счастью, нет, герр доктор.

— Отлично… В таком случае ничто не будет мешать задушевной беседе. Не желает ли господин Нестероффски выслушать некоторое предложение.

В Германии чрезвычайно взволнованы начавшимся строительством Мотовилихинского завода, говорил герр Герман, в любезной улыбке демонстрируя великолепные зубы. Великий Крупп весьма рискует потерять самого бескорыстного заказчика — Россию.

— И он таки его потеряет, — кивнул полковник Нестеровский. — Начальник и строитель завода Воронцов — инженер энергичный, так сказать, продукт нашего бурного времени. Но позвольте спросить, какое отношение вы, герр доктор, имеете ко всему этому? Речь идет не о пломбах…

— О конечно, конечно, — захохотал немец, хлопнул себя по мясистым ляжкам. — Я хорошо знаю деловые качества русских чиновников и потому буду говорить без хитростей. Не желает ли герр полковник положить в банк очень кругленькую сумму?

— Кто же от этого отказывается, — усмехнулся Нестеровский, уже понимая, куда клонит непрошеный гость.

— Сам герр Бисмарк преклонился бы перед вашим умом, — расплылся немец.

— Что же я должен делать?

— Всячески тормозить строительство, пока военное ведомство России не будет вынуждено увеличить заказы Круппу.

— Тормозить будут и без меня, — вздохнул полковник, срезая кончик сигары. — Попрошу передать герру Круппу и герру Бисмарку, что сказал русский полковник: через год мы будем выпускать такие пушки, какие вам даже и не снились. А вы, герр шпион, вытряхивайтесь отсюда, пока вам не понадобились новые зубы.

Густав Герман заквохтал, с завидной легкостью вскочил, крикнул у двери:

— Вы слепой идеалист! В военном ведомстве, в правительстве вашем найдутся десятки генералов, которые за кусок немецкой колбасы продадут вас со всеми потрохами. Подумайте!

— Вон, вон, — не повышая голоса, повторил Нестеровский и выстрелил в Густава Германа сигарным дымом.

— Засуетились, сосисочники, — прислушиваясь к удаляющимся шагам, радовался полковник. — Ничего, прижмем им хвосты! — Он позвонил и велел лакею сказать Надежде Михайловне, что пора ехать.

Нестеровский плохо разбирался в женских туалетах, но сразу оценил платье дочери — мягкосиреневого оттенка, открывающее ключицы, скромный цветок на правом плече, бархотку на шее, оттеняющую ее белизну… «Сама юность вошла», — подумал растроганно. Он никогда не был особенно чувствительным и удивлялся нынешнему своему состоянию.

— Я готова, папа, — сказала Наденька, уловив восхищенный взгляд отца. — Едем. — И взяла его под руку, словно ничего между ними не произошло.

В город пожаловал генерал-губернатор казанский, пермский и вятский Александр Егорович Тимашев. Близкий к императору человек! И говорят — молод, хорош собой. Да, да, светский человек в превосходной степени! Имел беседу с господином начальником губернии Лошкаревым, с подполковником Комаровым, с городским головой. Прием, вы понимаете, милая, большой прием, как в столице!

В залах Благородного собрания яблоку негде упасть. От гула голосов дрожат люстры.

Пароходчик Каменский целует руку Наденьке, кивает полковнику Нестеровскому:

— Ублажим генерал-губернатора.

— День этот запомнится навсегда, — патетически восклицает какая-то дама, и перчатка на ее тощей руке сползает гармошкой.

Бряцая шпорами, придерживая саблю, разлетается к Наденьке офицер в ладно пригнанном новеньком мундире, в погонах капитана. Через лоб до брови рубленый шрам. Запудрен, но так, чтоб было заметно. Капитан Виктор Кириллович Степовой.

— Надежда Михайловна, — обрадованно и негромко обращается он. — Я только два дня назад возвратился. Был у вас, но отказали.