Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [105]

– Этого баллона хватило ненадолго, – сказал лорд Джон, полной грудью вдыхая воздух.

– Количество кислорода в них разное, – сказал Челленджер, – в зависимости от давления и аккуратности, с которой их наполняли. Склонен согласиться с вами, Рокстон, – этот баллон не полон.

– То есть у нас попросту украли последний час нашей жизни, – горько отметил Саммерли. – Блестящая финальная иллюстрация алчного мира, в котором мы жили. Что ж, Челленджер, сейчас самое время для вас изучать субъективные особенности феномена физического разложения.

– Сядь возле меня и дай мне руку, – сказал Челленджер жене. – Друзья, я думаю, что сидеть и дальше в этой невыносимой атмосфере уже не имеет смысла. Ты ведь тоже не хотела бы этого, дорогая, правда?

Миссис Челленджер застонала и прижалась щекой к его колену.

– Я видел, как люди зимой купаются в Серпантине[161], – произнес лорд Джон. – Когда все в воде, два или три человека остаются на берегу, дрожат и завидуют тем, кто уже нырнул. Это те последние, которым достается самое сложное. Я полностью за то, чтобы нырнуть одним махом и разом покончить со всем этим.

– Вы готовы открыть окно и поддаться действию эфира?

– Лучше уж отравиться, чем умереть от удушья.

Саммерли неохотно кивнул и протянул Челленджеру худую руку.

– Мы, бывало, ссорились, но все это уже в прошлом, – сказал он. – Мы были хорошими друзьями и в глубине души уважали друг друга. Прощайте!

– Прощайте, молодой человек! – сказал лорд Джон. – Но окно заклеено, мы не сможем его открыть.

Челленджер наклонился, поднял свою жену, прижав ее к себе, а она положила руки ему на плечи.

– Подайте мне полевой бинокль, Мэлоун, – строго сказал профессор.

Я выполнил его просьбу.

– Мы снова вверяем себя в руки той Силы, которая нас создала! – громогласно заявил Челленджер и с этими словами швырнул бинокль в окно.

Не успел упасть последний осколок стекла, как мы почувствовали, что в наши раскрасневшиеся лица ударил сильный и сладостный поток ветра.

Не знаю, как долго сидели мы в тишине, изумленные происходящим. Затем, словно во сне, я снова услышал голос Челленджера.

– Мы опять вернулись к нормальным условиям! – воскликнул он. – Мир очистился от отравленного пояса, но мы единственные на Земле, кому удалось при этом спастись.

Глава V Мертвый мир

Я помню, как мы сидели на стульях, жадно упиваясь сладким влажным юго-западным бризом, который нес в себе морскую свежесть, дергал муслиновые[162] занавески и охлаждал наши разгоряченные лица. Сколько же мы просидели вот так! Никто из нас потом так и не смог точно вспомнить этого. Мы были потрясены, мы были в замешательстве, в каком-то полубессознательном состоянии. Мы собрали всю свою отвагу, чтобы встретить смерть, и эта пугающая и неожиданная новость – что мы должны продолжать жить, после того как уже не стало расы, к которой мы принадлежали, – была воспринята нами буквально как физический удар и совершенно обескуражила нас. Но постепенно приостановленный механизм заработал снова, шлюзы памяти опять открылись, и мысли стали связными. Мы увидели с ясной, безжалостной четкостью связь между прошлым, настоящим и будущим – жизнь, которой мы жили, и жизнь, которой нам предстоит жить дальше. В тихом ужасе мы смотрели друг другу в глаза. Вместо радости, которую должны были ощутить люди, совсем недавно избежавшие неминуемой, казалось бы, смерти, нас захлестнула ужасная волна глубочайшего уныния. Все на Земле, что мы так любили, унес огромный, бесконечный и неведомый океан, и вот мы остались покинутыми на пустынном острове, без друзей, без надежд, без ожиданий. Несколько лет мы будем блуждать, словно шакалы, среди могил, пока нас самих не настигнет запоздалая и одинокая смерть.

– Это ужасно, Джордж, ужасно! – с мучительными рыданиями выкрикнула леди. – Лучше бы мы умерли вместе со всеми! Ну зачем ты только спас нас? Такое чувство, что это мы умерли, а все остальные остались живы.

Челленджер сдвинул густые брови и сосредоточенно думал над чем-то, не выпуская из своей огромной волосатой лапы протянутую руку супруги. Я заметил, что в тяжелые моменты она всегда тянула к нему руки, как ребенок протягивает руки к своей матери.

– Не будучи фаталистом до такой степени, чтобы покорно подчиняться судьбе, – сказал профессор, – высшей мудростью я всегда считал способность принять сложившиеся обстоятельства и приспособиться к ним. – Он говорил медленно, и его громкий голос дрожал от переизбытка чувств.

– А я не принимаю этого, – твердо сказал Саммерли.

– Не думаю, что это хоть что-то меняет, – заметил лорд Джон. – Вам придется принять это, сопротивляясь или смирившись; так какое тогда может иметь значение, хотите вы принять это или нет?

– Не припоминаю, чтобы кто-то спрашивал нашего разрешения перед тем, как это все началось, и не думаю, что нас спросят сейчас. Так какая же разница, каково наше мнение?

– В этом и состоит разница между счастьем и страданием, – сказал Челленджер; он выглядел рассеянным и продолжал поглаживать руку супруги. – Вы можете плыть по течению со спокойными сознанием и душой, либо бороться с ним, уставшие и разбитые. Все это выше нас, поэтому стоит просто смириться и прекратить рассуждать об этом.