Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [103]

И снова все умолкли. Я полагаю, что каждый из нас думал о друзьях, уже ушедших. Госпожа Челленджер тихо всхлипывала, а ее муж что-то шептал ей. Я думал о знакомых мне людях, которых уже постигла ужасная участь, представлял, как они лежат, бледные и неподвижные, так же как бедняга Остин во дворе. Например, Мак-Ардл: я точно знал, где он сейчас, знал, что его голова покоится на письменном столе, а рука все еще сжимает телефонную трубку – я сам слышал, как он упал замертво. А вот Бомон, наш редактор: могу предположить, что он лежит на сине-красном турецком ковре, украшавшем его кабинет. И все ребята в репортерской комнате – Макдон, Мюррей и Бонд. Уверен, что смерть застигла их за усердной работой, в руках у них были записные книжки, полные ярких впечатлений и необыкновенных происшествий. Догадываюсь, что одного из них отправили к медикам, другого – в Вестминстер[158], а третьего – в собор Святого Павла. Какие же невероятные заголовки они, должно быть, представляли себе в последний момент своей жизни, красивые строчки, коим никогда не суждено воплотиться в печати! Я живо представляю себе Макдона в окружении врачей – «Надежда с Харлей-стрит» – Мак всегда питал слабость к аллитерации. «Интервью с мистером Соли Уилсоном. Знаменитый специалист говорит: „Никогда не сдавайся!“»… «Наш специальный корреспондент застал выдающегося ученого сидящим на крыше, где тот прятался от толпы запуганных пациентов, штурмовавших его дом. С видом человека, отчетливо понимавшего огромную важность происходящего, знаменитый врач отказался признать, что все пути к спасению перекрыты». Так бы начал старина Мак. Еще там был Бонд, он, вероятно, занялся бы собором Святого Павла. Бонд считал, что у него особый стиль. Господи, да это же тема именно для него! «Стоя на маленьком балконе под куполом и глядя вниз на кучку отчаявшихся людей, в этот последний миг своей жизни преклоняющихся перед могуществом Всевышнего, в которое они так настойчиво не хотели верить, я услышал полный мольбы и ужаса тихий стон колышущейся толпы. Это был дрожащий крик о помощи, обращенный к Неведомому…» и так далее.

Да, это был прекрасный конец жизни для репортера, хотя он умер, так и не использовав все свои богатства, как не удастся это сделать и мне. Чего бы только ни отдал бедняга Бонд за то, чтобы увидеть свои инициалы под колонкой вроде этой!

Но что за ерунду я пишу! Впрочем, это всего лишь попытка скоротать медленно тянущееся время. Госпожа Челленджер пошла в гардеробную, и профессор говорит, что она уснула. Сидя за центральным столом, он что-то спокойно записывает и ищет в книгах так, как будто впереди у него годы безмятежной работы. Его перо громко царапает по бумаге, и этот скрип – словно презрительная насмешка над всеми теми, кто с ним не согласен.

Саммерли задремал в кресле и время от времени совершенно невыносимо храпит. Лорд Джон сидит с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула и держа руки в карманах. Как люди могут спать в такой ситуации – это у меня в голове не укладывается.

Полчетвертого утра. Я только что вздрогнул и проснулся. Последнюю запись я сделал в пять минут двенадцатого. Я запомнил это, потому что заводил часы и в этот момент посмотрел на циферблат. То есть я потратил впустую около пяти часов из оставшегося нам времени. Кто бы мог поверить в это? Но я чувствую себя намного бодрее и готов встретить свою смерть – или стараюсь убедить себя в этом. И все-таки, чем больше представляет собой человек, чем мощнее поток его жизни, тем сильнее он должен страшиться смерти. Насколько же мудра и милосердна природа, обычно поднимающая якорь земной жизни человека маленькими, едва ощутимыми рывками, пока сознание не покинет ненадежную мирскую гавань и не отправится в открывающийся перед ним бескрайний океан!

Госпожа Челленджер все еще в гардеробной. Челленджер уснул на стуле. Какая картина! Его большое тело откинулось на спинку стула, огромные волосатые руки сцеплены на груди, а голова наклонена таким образом, что мне не видно ничего над его воротником, кроме спутанной щетки пышной бороды. Он вздрагивает от собственного храпа. К звонкому басу Челленджера добавляется высокий тенор Саммерли. Лорд Джон тоже спит, скрючившись в плетеном кресле. В комнату пробирается первый холодный утренний луч, и все вокруг серо и уныло.

Я смотрю в окно на рассвет – фатальный восход солнца, светящего над безлюдным миром. Человеческая раса исчезла, ее не стало в один день, но планеты продолжают двигаться, приливы чередуются с отливами, так же шепчет ветер, и вся природа, похоже, идет своим путем, вплоть до последней амебы; скоро не останется и следа того, кто называл себя создателем и благословил или проклял эту Вселенную своим присутствием. Внизу, во дворе, лежит Остин, неуклюже раскинув руки, пятно его лица белеет в свете восходящего солнца, в руке у него шланг. Это наполовину смешное и наполовину печальное тело, лежащее рядом с машиной, которой оно когда-то управляло, олицетворяет собой судьбу всего человечества.

На этом заканчиваются записи, сделанные мною в ту ночь. С этого момента события разворачивались слишком быстро и неожиданно, чтобы я успевал делать какие-то заметки; однако в моей памяти все отпечаталось столь отчетливо, что я не упущу ни малейшей подробности.