Затем - [72]

Прилепившаяся к фонарю ящерица своей неподвижностью вызывала в Дайскэ смутную тревогу. Все его чувства до того обострились, что он готов был впасть в суеверие. Воображение рисовало ему невыносимые страдания Митиё, которая уже близка к смерти, ему казалось, что она его зовёт и не может спокойно умереть, не увидевшись с ним, он слышал её предсмертное дыхание. Он едва удержался, чтобы не забарабанить кулаком в ворота, но тут же вспомнил свою вину перед Хираокой и в страхе бросился бежать, нарушив тишину стуком своих гэта. Наконец он выбился из сил и замедлил бег.

Заметив у обочины дороги каменную лестницу, он, едва не потеряв сознание, опустился на ступеньку и замер, стиснув голову руками. Открыв глаза, Дайскэ увидел высокие чёрные ворота. Над ними, касаясь живой изгороди, нависли ветви старой сосны. Это были ворота храма.

Дайскэ встал и, едва волоча ноги, побрёл, куда глаза глядят. Но через некоторое время обнаружил, что идёт по дорожке, ведущей к дому Хираоки. Словно во сне, он опять остановился под фонарём. И опять увидел на нём неподвижную тень ящерицы. С тяжким вздохом Дайскэ покинул Коисикаву.

Всю ночь Дайскэ мучил один и тот же кошмар: его голова словно лист дерева, бешено кружилась в красном огненном вихре, и он никак не мог её вызволить.

На следующий день солнце жгло так же немилосердно. Его яркие лучи действовали раздражающе. В девятом часу Дайскэ насилу заставил себя встать с постели, и тотчас же всё поплыло у него перед глазами. Он, как обычно, обтёрся холодной водой, прошёл в кабинет и сидел там, подперев лицо руками и неподвижно, словно в оцепенении.

Явился Кадоно доложить, что пришёл гость, и застыл в дверях, с удивлением глядя на Дайскэ. Дайскэ даже но спросил, кто пришёл, лишь слегка повернул голову. В это время на веранде послышались шаги и, не дожидаясь приглашения, вошёл Сэйго.

— А, садись, — слабым голосом проговорил Дайскэ, указывая на стул. Сэйго сел, отдуваясь, достал веер и, распахнув воротник чесучового кимоно, стал обмахиваться. Как все тучные люди, он тяжело переносил жару.

— Ну и пекло, — сказал он.

— Дома всё в порядке? — спросил Дайскэ с видом вконец измотанного человека.

Несколько минут они вели обычный светский разговор. Брат и не подумал спросить у Дайскэ, что с ним, хотя его тон и манера держаться были не такими, как всегда.

— Нынче я, честно говоря… — сказал Сэйго, воспользовавшись паузой, и достал из кармана письмо. — Честно говоря, я пришёл спросить тебя кое о чём.

Он показал Дайскэ надпись на конверте.

— Ты знаешь этого человека?

На конверте рукой Хираоки были написаны его имя и адрес.

— Знаю, — почти машинально ответил Дайскэ.

— Он действительно был твоим сокурсником?

— Да.

— И его жену ты знаешь?

— Знаю.

Сэйго снова взял веер и несколько раз раздражённо взмахнул им. Затем, слегка подавшись вперёд, сказал, понизив голос:

— Что у тебя с его женой?

Дайскэ с самого начала не собирался скрывать своего отношения к Митиё. Но как в двух словах ответить на такой вопрос? Брат вынул из конверта лист бумаги и, развёртывая его, сказал:

— Дело в том, что этот Хираока прислал отцу письмо, понимаешь?.. Хочешь прочесть?

С этими словами он передал письмо Дайскэ. Дайскэ молча взял его и стал читать в то время, как Сэйго пристально смотрел не то на его лоб, не то куда-то мимо лба.

Дайскэ читал строку за строкой, написанные мелким убористым почерком. Прочитанное свисало вниз длинным развёрнутым свитком, а конца письму всё ещё не было видно. В глазах у Дайскэ рябило. Голова будто свинцом налилась, но он решил непременно прочесть до конца. Такую неизъяснимую тяжесть Дайскэ ощущал во всём теле, что, когда наконец дочитал письмо, у него не хватило сил его сложить, и он уронил письмо на стол.

— Всё это правда? — тихо спросил Сэйго.

— Правда, — коротко ответил Дайскэ. Брата будто удар хватил, он даже перестал обмахиваться веером. Несколько мгновений оба молчали, не в силах вымолвить ни слова. Наконец Сэйго, всё ещё не приходя в себя от изумления, произнёс:

— Как же это тебя угораздило сотворить такую глупость?

Дайскэ не отвечал.

— При желании ты мог выбрать себе в жёны любую женщину.

Дайскэ продолжал молчать.

— Я полагаю, за свою жизнь ты немало позабавился, — продолжал Сэйго. — Но, выходит, только зря деньги перевёл, раз после всего решился на такое безумие!

Объяснить всё брату Дайскэ не решался, поскольку совсем ещё недавно разделял его точку зрения.

— Умэко чуть не плачет, — сказал Сэйго.

— Да? — словно во сне отозвался Дайскэ.

— Отец вне себя от гнева.

Дайскэ не ответил, лишь как-то отчуждённо смотрел на брата.

— Ты всегда был сумасбродом, но я полагал, что со временем ты поумнеешь, и до сих пор считал возможным общение с тобой. Но ты как был, так и остался безрассудным, и я решил махнуть на тебя рукой. Нет никого опаснее для общества, нежели сумасброды. Неизвестно, что вдруг взбредёт им в голову и какой трюк они выкинут. Ты, разумеется, волен поступать как хочешь, но подумай об отце и обо мне, о нашем престиже. Тебе, я полагаю, не чуждо понятие чести семьи.

Слова брата едва касались слуха Дайскэ, не доходя до его сознания. Глубокое страдание вытеснило все остальные чувства. Но он ещё достаточно владел собой, чтобы не признаться брату в угрызениях совести. В то же время Дайскэ не собирался собственного благополучия ради разыгрывать мелодраму, рассчитанную на жалость брата, которого ничто, кроме Светских приличий, не заботило. Убеждённый в справедливости избранного им пути, Дайскэ был вполне доволен. Но никто его не понял: ни отец, ни брат, ни общество, одна только Митиё. Все остальные — враги. Они охотно сожгли бы на костре и его и Митиё. Впрочем, их стремление совпадало с самым заветным желанием Дайскэ: обнявшись с Митиё, молча сгореть в закружившем их огненном вихре. Дайскэ сидел неподвижно, будто окаменев, уронив на руки отяжелевшую голову, и молчал. Его вывел из забытья голос Сэйго: