Засунь себе в задницу! - [40]
Рубцы на животе Уорхола, оставленные пулями Соланас, а затем скальпелями хирургов, быстро превратились в объект пристального культурного и художественного внимания — во многих отношениях они послужили противовесом художественной фетишизации женского тела в современных работах таких художников, как Ив Кляйн и Пьеро Манцони.[25] «Работа» Соланас тем самым породила вторую волну, иные работы, начиная с двух знаменитых фотопортретов Уорхола, сделанных в конце 1968‑го Ричардом Аведоном. На первом Уорхол стоит лицом к камере, распахнув кожаный пиджак и задрав футболку, словно предъявляя шрамы Фоме Неверующему. На втором — собственно торс, неузнаваемый из-за рубцов и швов, спасших Уорхолу жизнь.[26] Затем появился портрет 1970 года, написанный Элис Нил, — очевидно, она, как никакой другой художник, постигала радикальные антипатриархальные принципы, которые Соланас вырезала на теле поп-культуры. Нил изобразила постаревшего женоподобного Уорхола, который сидит полуголый на непрорисованном диване, и шрамы зияют прямо в центре композиции.
Работы Аведона и Нил (особенно Нил — Уорхол как старая изувеченная тетка с обвисшими грудями) — примеры поглощения видоизмененного тела Уорхола иконографией американской культуры, и они симптоматичны для более общей, радикально насильственной, коллажной реконтекстуализации, которой Соланас подвергла Уорхола как культурную фигуру. Ее акт извлек его из лона ранней, триумфальной и политически не ангажированной поп-культуры и переместил в политически заряженный контекст.[27] Превращение Уорхола в политическую фигуру стало работой самой Соланас, и потому эта трансформация — возможно, самый важный противовес культурным нарративам, которые, трактуя покушение, сделали бы Соланас эпицентром Уорхола и рассматривали бы ее сквозь призмы его поп-культурной эстетики.
На концептуальном уровне перемещение Уорхола в политически заряженный контекст сводилось к переориентации авангардных приоритетов, в основном упущенной из виду в исторических источниках о Соланас, о Уорхоле или об авангарде в целом. И это не просто упущение: можно утверждать, что исключение Соланас из принятой истории, описывающей эволюцию авангарда, лишь подчеркивает, сколь она неуправляемая, радикально подрывная и разрушительная фигура — в контексте американского авангарда особенно. Признание ее покушения на Уорхола наирадикальнейшим перформансом одновременно означает признание того факта, что это покушение требует новой историографии авангарда. Здесь я попытался написать первые строки такой историографии — я стремился не столько включить в нее Соланас, сколько объяснить подрывную несовместимость Соланас с историей авангарда в нынешнем виде.[28] Значимость акта Соланас во многом кроется именно в том, с какой яростью ее акт насилия как эстетически экстремальная форма авангардного перформанса бунтует против вычеркивания его из истории авангарда, хотя трансгрессия этого насилия осознанно заявляет о некоей фундаментально разрушительной несовместимости с историей, откуда оно вычеркнуто.
Несовместимость эта множилась по всем фронтам и, пожалуй, нагляднее всего представлена в безуспешной попытке Соланас на заседании Манхэттенского уголовного суда переключить дискуссию с вопроса ее юридической виновности в покушении на разговор о том, оправданы ли ее действия с точки зрения морали. На вопрос, есть ли у нее адвокат, Соланас заявила, что хочет защищаться сама, а когда она сказала судье Дэвиду Гетцоффу: «Это дело останется в моих компетентных руках. Я поступила правильно! Мне не о чем жалеть!», Гетцофф «изъял ее замечания из судебного протокола» и отправил ее в Бельвью на психиатрическое обследование. В итоге Соланас год провела в больнице Уорд-Айленда, а затем наконец была приговорена к трем годам за «предумышленное нападение с намерением нанести ущерб». Есть мнение, что в последующие двадцать лет Соланас то и дело оказывалась в психиатрических больницах, но от убеждения в том, что поступок ее был оправдан, она так и не отказалась. В интервью «Виллидж Войс» в 1977 году Соланас с жаром утверждала, что придерживалась «абсолютных нравственных норм», что выстрелы ее были «нравственным поступком», а свой промах она полагает «безнравственным». Вскоре после интервью она исчезла и всплыла вновь лишь в конце 1980‑х, когда Ультрафиолет отыскала ее в Сан-Франциско. Спустя полгода, весной 1988‑го, 52-летняя Соланас умерла от эмфиземы и пневмонии.
Джеймс М. Хардинг
