Застава - [5]

*

Вся семья гналась за хлебом. Рассыпались во все стороны. К Тенчуку и Гагелю, к Харисиаде и Костеску.

Должно же было посчастливиться хотя бы одному из членов семьи! В очередях стояли целый день, иногда до поздней ночи. Приходили сменять друг друга. Когда с работы возвращался отец, шел и он постоять: как мужчина на возрасте, он должен был вернуться с хлебом домой, с него и спрашивать полагалось побольше. Возвращавшийся домой поесть и погреться осведомлял остальных об обстановке.

— Сколько перед ним еще человек?

— Да так, примерно сотня будет.

— Может, с божьей помощью дойдет и до него…

— Лишь бы не случилось, как в очереди за керосином; как раз когда пришел его черед, всего два человека перед ним были…

— То керосин, а это хлеб! — испуганно выскакивала женщина. — Типун тебе на язык…

Бедность ожесточала, но не всех. Беременным женщинам и матерям с грудными детьми разрешали пройти вперед. Лентяи и жадные пользовались добротой других. Женщины с сосунками на руках ходили буквально толпами, как и беременные женщины, обходившие все хлебопекарни, набиравшие целые охапки хлеба и продававшие его из-под полы. Те, у которых не было грудного ребенка, занимали его у какой-нибудь родственницы.

Чтобы ограничить скандалы, люди назначали следить за порядком в очереди кого-нибудь из них, постарше и посолиднее, чтобы не пропускал вне очереди вперед.

Районная знать — попадья, сборщик налогов, дядя Василе, Кэлэрецу — в очередях не стояли. У них была своя мука, и они выпекали вкусный и белый домашний хлеб. Положим, и господин Харисиаде посылал им хлеб на дом с мальчиком рассыльным, как в довоенное время, или откладывал в сторону на полке и выдавал только после закрытия пекарни. Городовые не вмешивались в это дело; брали свой хлеб и уходили.

*

Время от времени женщин вызывали из очереди, чтобы сообщить им весть о какой-нибудь большой беде.

— Иди скажи Добрице, чтоб домой шла. Пришел там один человек, говорит, что у нее муж умер…

Случилось непоправимое. Дурные вести стали обычным явлением. Теперь о самых ужасных происшествиях говорили так, как говорили прежде об озорстве ребят или о ссорах с женой. Свыкшиеся с невзгодами люди ничему не удивлялись, ничто их не поражало.

— Слыхала? Умер муж Добрицы…

— А, да, знаю. Цуцуляска и мне сказала.

Собеседница больше не удивлялась. Смерть перестала быть редким, невообразимым явлением.

*

Весной жилось легче. Весь вопрос сводился к тому, как пережить зиму… Бедным, измученным женщинам, после стольких лишений и трудностей, весна казалась концом всех бед… «Не горюй: лишь бы до весны дожить…»

Появлялся щавель, крапива: людям теперь легче было с едой. В дни великого поста экономили на еде, туже стягивали ремнем, чтобы не осрамиться, именно теперь, перед праздником, запастись яйцами, сдобным, традиционным барашком. По целым неделям ели картофельное варево: только такой ценой можно было добиться лучшего стола на пасху.

Девушки и парни снова встречались на углах до поздней ночи. Парни наяривали на губных гармошках, девушки пели — все только новые песни…

У тебя глаза горят —

Нету затемнения.

Полицейские свистят:

Это ж нарушение!

Женщины сушили белье во дворе. Рубашки и исподние гордо развевались по ветру. Из дому выносили все старое барахло, все лохмотья — проветрить. Раз в неделю детей усаживали в корыто, терли с мылом и щелоком, чтобы как следует отмыть. Шалуны подглядывали в щелки забора, как моются другие. «Смотрите на Туцу: с мылом ее моют». После целой зимы, проведенной взаперти, подле «буржуек», отапливаемых опилками, дети с упоением носились по улицам и пустырям с криками краснокожих. Родители не вмешивались. На дворе была весна, а дети гоняли босиком, не нуждаясь в обуви. Играли тряпичным мячом, запускали змеев с хвостом из шелковых ниток, играли в шарики и бабки, рылись в мусоре, ища в нем крышечки от пивных бутылок. Улицы в Противовоздушном стояли под водой; родители проклинали, а малыши страшно радовались. Переплывали улицы в корытах, просто не желали вылезать из них, а так бы весь день и катались по залитым водой улицам.

Многие ребята веселились в последний раз. Осенью им предстояло идти на работу, куда-нибудь в науку к ремесленникам или в лавку, к торговцам, в качестве мальчика. Вносили и они свой заработок в дом. Девочки шли обучаться швейному делу, к портнихам, в переплетные мастерские, на ткацкие и прядильные фабрики или же отправлялись в центр и учились делать «перманент». Некоторые мечтали подцепить мужа с положением и смеялись над выходившими замуж за своих, районных ребят.

— Флорина замуж вышла… Да только за одного парня из их района…

Подцепившие хорошего мужа и ставшие барынями, являлись с визитом к родителям раз в год, в прощеное воскресенье, вместе с мужьями. Зять приносил апельсины, чтобы теща простила его за то, что он женился на ее дочери. Жены хвастались, что в центре города, у них дома, уборные красивее, чем квартиры, а мужья покупают им новую мебель и радиоприемники.

Как только начиналась тревога, легковые машины и автогрузовики мчались по шоссе, к Александрии. Удирали каждый как мог — на велосипедах, пешком или на телегах. Плохо приходилось и тем, которые бежали из города: американские истребители спускались так низко, что можно было различить лицо пилота, и расстреливали из пулеметов грузовики с людьми.