Застава - [4]

Детей будили и наспех одевали. Каждая минута была считанной: можно было прождать целый день, а в минуту, когда ты доходил до прилавка, продавец опускал железные ставни в знак того, что хлеб кончился. Матери умывали ребят холодной водой, чтобы проснулись, одевали наспех: шел бы поскорей!

— Смотри вот: Тица — девочка, а с двенадцати ушла… А Сонсонелова давно прошла…

Некоторые советовали своим детям лезть вперед, пользоваться тем, что они — маленькие. В упорстве, с которым они протискивались в первые ряды, угадывалась боязнь вернуться домой без хлеба.

— Чтоб ты мне без хлеба не являлся!..

Детям давали стратегические советы относительно того, как надо стоять в хвосте. Их учили становиться в тот ряд, который ближе к стене, подпирая стенки булочной, а ни в коем случае не на краю тротуара, где их могли оттереть во время давки. Не смотреть по сторонам, а внимательно следить, когда можно будет сделать шаг вперед; продвигаться со всей очередью, пробираясь вдоль стены, чтобы как-нибудь не отстать.

Ребенок знал, что должен вернуться домой с хлебом. Если это ему удавалось, мать целовала его и давала жареного луку с печеным малаем[2]. Малыши набрасывались на брата, чтобы пощипать теплый хлеб. Мать бранила их, била по рукам: теплый хлеб слишком скоро съедается.

— Пошли вы, чертенята, прочь…

Если же он возвращался без хлеба, это была сущая беда. Просто не хотелось входить в дом, попадаться на глаза матери и младшим братьям. Малыши смотрели на него разочарованно; мать бранилась и жаловалась:

— Небось, вытолкали тебя из очереди, мямля ты этакий… Вот Роанца вернулась с двумя буханками, а вышла после тебя…

Ребенок сконфуженно молчал. Он проголодался, но не смел просить еды.

— На вот, ешь, мямля, — и мать ставила перед ним тарелку с картофельным супом. Он не принес хлеба; ел молча, не поднимая глаз с тарелки. Видя, с каким аппетитом он ест, мать постепенно отходила. Но через несколько минут, вспомнив, что скоро придет с работы отец, опять начинала сердиться.

— Чего ты полез к Гагелю? Я ж тебе говорила идти к Пенчуку! Ничего, придет отец, он с тобой побеседует, перед ним будешь оправдываться…

Мальчугану нравилось ходить к Гагелю: перед булочной была горка. Он садился на донышко штанов и скатывался прямо во двор булочной.

— Пошел бы к Пенчуку, был бы и у нас хлеб в доме…

*

До открытия булочной, порядок в очереди соблюдали, но не очень; наносили визиты друзьям и родственникам, к началу и концу очереди, выходили из нее прогуляться, поразмять кости. Когда торговец открывал ставни, вспыхивали скандалы, связанные с восстановлением очереди. Ряды восстанавливались, но уже не в Том порядке, в котором люди первоначально стали в очередь, а как попало. Большинство же требовало соблюдения первоначального порядка.

— Господин с желтым шарфом стоял за мной…

Человек, которому вздумалось не вовремя сбегать домой, посмотреть, что делают дети, в очередь уже попасть не мог. Несчастный умолял всех и каждого, брал в свидетели господина со шляпой и даму в синем платке, Христом богом просил признать его права: ведь у него дома двое детей малолеток.

— Ну и что с того, что дети дома? Я его просила их плодить? — выскакивала какая-нибудь злобная баба.

Женщина в синем платке защищала его:

— Чего ты с ним не поделила? С трех часов человек в хвосте стоит…

В отчаянии от мысли, что ему, быть может, придется вернуться домой без хлеба, после того как он поднялся с двух часов ночи, человек обходил всю очередь, чтобы найти знающих, что и он стоит с трех часов, и превратить их в своих защитников.

— Вот вы ее спросите.

— Был он, как же, был, — утвердительно кивала «она».

Те, что стояли впереди, пропускали мимо ушей жалобы несчастного, те же, что были позади, огрызались на него, видели в нем врага. «А вдруг именно он перехватит мой хлеб? А вдруг на нем кончится выдача?»

— Стоял бы себе в очереди и не рыпался, — не могла угомониться все та же сердитая женщина, которая с самого начала набросилась на него. — А мы как стоим? И у нас тоже ребятишки дома.

Какая-нибудь старушка сочувственно шептала несколько слов на ухо сердитой женщине.

Но та еще пуще сердилась:

— Тоже выдумаете! Что он, маленький, потерпеть не мог?

Другие возводили на несчастного всякую напраслину, утверждали, что знают его бог весть с каких пор, что он всегда в очередях скандалит, лезет вперед и уверяет, что там его место.

— Я его, еще когда за керосином стояла, приметила. Он и там тоже так…

Смятение, вызванное грузовиком, въезжавшим или выезжавшим со двора хлебозавода, мгновенно нарушало порядок, установленный ценой стольких страданий. Люди, пришедшие спозаранку, нередко оказывались вне очереди. После жестокой толчеи, с криками и руганью выстраивалась другая очередь, в которой первые места доставались нахалам и забиакам. Заняв выгодные позиции неподалеку от прилавка, те, которым удалось под шумок пробраться вперед, в свою очередь становились блюстителями порядка.

— Господин в гороховом пальто… Да, да, вы, тот самый, извольте стать в очередь, дурачка из себя не разыгрывайте!

— Да что ты, брюхатая, что ли? — свирепствовал другой из пробравшихся, угрожающе замахиваясь кулаком.