Застава - [3]

— Холодная как лед, — добавила другая дама.

— Чтобы напиться холодной воды из-под крана, надо обязательно сперва поставить ее на лед, — подхватили хором и другие дамы, стремясь доказать неудобства той жизни, которую они были вынуждены вести.

— Здесь у вас тихо… трамваев не слышно… И воздух чистый, совсем как в деревне.

Женщины переглядывались, забавляясь за счет посетительниц. С тех пор как они находились лицом к лицу с дамами-патронессами, они испытывали потребность все время сохранять между собой связь, обмениваться впечатлениями, совместно искать ответы. Дамам они ничего не говорили, а только молчаливо завязывали и развязывали свои платки.

— И мы такие же женщины, как и вы… И у нас хозяйство, дети, мужья, — с улыбкой сказала одна из дам. — И мы румынки… среди нас нет ни одной иностранки, — торжествующе добавила она, воображая, что обнаружила причину молчания женщин. — Война сблизила нас всех, у нас общие враги…

Но каждый раз, когда дамы из Патронажного совета пытались доказать, что и они такие же женщины, как и все, что и у них есть свое хозяйство, жены рабочих перешептывались, развлекаясь за их счет. Они вовсе не были убеждены в том, что и у дам такое же хозяйство, как и у всех других людей, что мужья у них — настоящие мужья.

— Война требует жертв, — угасшим, скучающим тоном сказала госпожа Антонеску, досадуя на самое себя за то, что она до сих пор пренебрегала именно этой идеей. — Мы знаем, что у вас мужья на фронте… У некоторых мужья — герои…

Женщины толком не поняли, на что ссылается госпожа Антонеску, говоря о женах героев. Поняв их недоумение, она поторопилась пояснить:

— Многие из ваших мужей отдали жизнь за веру и отечество.

И, заглянув им в глаза, она развела руками, в знак того, что сказанное ею и понятно и просто.

Чувствуя, что женщинам не очень-то понравились ее слова, госпожа Антонеску огорчилась и на минуту утратила свою спокойную самоуверенность.

— Что может быть дороже человеку, чем жизнь?

Вопрос этот разжег враждебность женщин. Устрашившись жестокости этих слов, вдовы погибших на фронте прикрыли глаза уголком платка. Остальные, стремясь отомстить за боль, причиненную их сестрам, с нескрываемым гневом, суровым, долгим взглядом смотрели в глаза супруги маршала.

Делая вид, что она не понимает их настроения, госпожа Антонеску приветливой улыбкой ответила на их пренебрежительные взгляды.

— А вы из помидоров повидло варите? — спросила все та же дама, которая расхваливала колодезную воду. — Хотите, я вам расскажу, как это делается?

— Есть у нас рецепт, — громко ответила портниха Ветуца. И в эти безобидные слова она вложила все презрение, накопившееся в ее душе. Собственно говоря, ей хотелось ответить самой госпоже Антонеску, именно потому она и смотрела ей в глаза, отвечая даме из ее окружения.

— Рада слышать, что вы такие чудесные хозяйки… Томатное повидло дешевле и имеет те же питательные свойства, что и сливовое…

Молчаливое сопротивление женщин огорчало дам; каждая из них приготовила заранее по совету, а то и небольшое выступление, и всем было досадно, что для этого выступления не представилось случая.

Солидарность жительниц окраины вынудила дам ограничиться разговорами между собой.

— Мне бы ужасно хотелось достать воды из колодца… посмотреть, как это делается.

— Ну, нам пора, — внезапно решила госпожа Антонеску и встала.

Медленно, не спеша, поднялись и женщины.

Прощаясь, дамы из Патронажного совета казались чрезвычайно удовлетворенными тем, как все это обошлось, совершенно забыв царивший все время холодок.

— До свидания, — ласковым голосом сказала госпожа Антонеску, давая понять, что ей трудно расставаться с женщинами.

Вместо ответа женщины только завязывали свои платки, с любопытством следя за тем, как причесываются и охорашиваются дамы. Поспешность, с которой эти последние садились на машины, вызвала у них улыбку.

Ишь, торопятся…

*

Конечно, госпожа Антонеску своим посещением не усугубила их бед и огорчений, но она была тоже своего рода фашистским заправилой, по существу, единственной представительницей фашистской верхушки, которую людям привелось видеть своими глазами, вблизи, и поэтому они перенесли на нее всю свою ненависть. «Пришла, целовалась, а нам все так же горько».

Этот визит как бы ознаменовал начало еще больших бедствий. С приходом зимы невзгоды умножились.

Не хватало хлеба.

Когда на улице появлялся кто-нибудь с хлебом, на него набрасывались, его закидывали вопросами, требовали справок. Где он его купил, долго ли стоял в очереди, порядок ли в ней, соблюдается ли очередь, и что он думает, удастся ли и им захватить хлеб?

Человек с хлебом в руках останавливался посреди дороги и отвечал на вопросы голодных. Какой-нибудь мужчина посолиднее велел женщинам и детям помолчать, чтобы все могли слышать, что объясняет этот господин. Они слушали все, что говорил человек, купивший хлеб; благоговейно ловили его слова, как ценнейшие советы ввиду предстоящей решающей атаки.

Фактически, на охоту за хлебом люди отправлялись с полуночи. Были среди них и такие, наделенные железным терпением, которые подпирали стену булочной еще с предыдущего дня, с обеда; такие знали, что в момент открытия они будут первыми. Многие приходили со стульчиками, чтобы дать отдых ногам, сделать ожидание более приятным.