Заслон - [87]

Несколько человек в сапогах и броднях уже кантовали на берег красноватые и шершавые лиственничные бревна. Зазвенели пилы. Высоко взмахивая колуном, Шура Рудых, сильный и ловкий, раскалывал первые чурки.

— Давай пилить вместе, Саша, — тронул руку Булыги Алеша.

— А пила?

— Уже взята у того вон деда-всеведа, — указал Алеша на тощего старичка в распахнутой на груди рубахе и сбитой назад армейской шапке, вертевшегося неподалеку. — У него весь «струмент»!

— Молодца! — похвалил Булыга. — Пила острая, как зубы дракона.

Они уже пилили, когда к ним подошел Шура, вытирая тыльной стороной ладони смуглый лоб:

— Ребята, я вам зрелище покажу. Хотите?

— Еще как! Ну?

— Вон, видите: наш дипломат к девчатам примостился. Видите, Елена Кужелева с Еленой Гуревич, а за ними Гамберг с Еленой Вотинцевой пилят.

— Мать честная! Три Елены разом, — рассмеялся Булыга. — Тут сам Парис здорово голову бы поломал, кому свое яблоко преподнести!

— Не смотреть! — озорно крикнул Гамберг. — Ищите свое счастье на укладке! — Разогнувшись, все посмотрели в ту сторону, где берег взбегал круто и в окружении поблекших ив женщины и девушки укладывали в штабеля побуревший от времени и непогоды швырок. Косынки и платки полыхали, как диковинные маки, и такими же яркими казались разгоряченные работой и ветром молодые лица. Алеша сразу узнал вчерашнюю девушку по ее робким, неуверенным движениям.

«Ты всех меньше и всех милее, — подумал он с нежностью, — и всех сильнее, потому что никто не попенял бы, если бы ты и не пришла. А ты, такая хрупкая, здесь, с нами…»

Побагровев от натуги, Боголюбов катил от воды с каким-то подростком тяжелое, неподатливое бревно.

— Передохни минутку, — шепнул Алеше Булыга и кинулся к учителю, но его опередил Вениамин.

— Владимир Иванович, дайте-ка я! — Просто не верилось, что Венька может быть таким заботливым, а он, откатив бревно, картинно подбоченился и деловито приказал второступенцу:

— Достань мне, малец, топоришко поострее! — Похвастался: — Я, как Николай Второй, люблю дровишки колоть! Меня только за такую полезность батя пока из дому не выгнал! — Глаза Вениамина блеснули сухим, недобрым блеском. Он выхватил из рук подбежавшего мальчишки топор и рассчитанно точными движениями быстро, будто играючи, стал колоть тяжелые чурки.

Время летело быстро. К полудню на песчаном берегу стояли десятки остро пахнущих смолой штабелей дров. Бородкин ходил вдоль них с саженкой в руках и обмерял, как заправский десятник. Глухо стукнув о стылую землю, упала последняя чурка. Булыга отбросил пилу:

— Конец — делу венец! Домой сейчас пойдем, — и деловито осведомился: — Ну как, есть мозоли?

— У кого же их не бывает, — пряча сбитые ладони, ответил Алеша.

— Ребята! — кричал Саня, размахивая записной книжкой. — Знаете, сколько мы заробили? Учтите: платить будут золотой валютой!

— Не меньше полета монет! — сказал убежденно Булыга.

— Распилено и выставлено шестьдесят две сажени дров.

— Ты, как всегда, увлекаешься, — отшутился начальник политшколы Кислицын.

— А ты, как всегда, спешишь, потому что у тебя в кармане ключи от вашего клуба, — дружелюбно отпарировал Саня. — «Фигаро здесь, Фигаро там…» Да наши женщины и девушки тоже подзаработали на укладке, да на Зее еще… Сколько голодных ребятишек можно будет накормить за эти деньги!.. — И ему вдруг вспомнилось далекое утро у подножия седого Эзопа и чужой ребенок, доверчиво приникший нежной щечкой к колючему сукну его простреленной шинели. Сколько еще детей он обогреет, защитит, выведет на свободный путь и спасет от смерти, прежде чем у него будут свои?! И Саня улыбнулся мечтательно и нежно, радуясь, что никто, даже верный д’Артаньян, не прочтет его мысли.

— Принимай, сынок, свою одежу, — сказал плотовщик, подойдя к ним и набрасывая на плечи Сани его щегольскую кожаную куртку. — Добрая одежина, я не девка, да и то загляделся!

— По Сеньке и шапка! — воскликнул Вениамин. — А девчата действительно заглядываются, только на тужурку ли, на хозяина ли — вопрос не решенный. Вон летят сюда, как мухи до меда!

— Так там же первой летит твоя Елена, — поддразнил его Булыга.

— Неужели славный молодой человек удостоен такой чести? — сделал испуганно-забавное лицо Саня и подкрутил несуществующий ус. — Безгранично сомневаюсь!

— Однако освобождай мою чурку! Пускай девчата видят, что я один не сижу здесь сложа руки! — И, рассмеявшись, Гамберг снова взмахнул тяжелым колуном.

Близился вечер, но никто не спешил домой. Ночи несли амурцам не покой и отдых, не беспечное веселье, а тревоги и скрытую опасность. А сейчас было так хорошо всем вместе под осенним негреющим солнцем.

6

Город — под высоким и ясным небом, город — омытый прозрачными реками, город — продутый всеми ветрами, город — первым на Дальнем Востоке вышвырнувший интервентов и белых, неужели тебе суждено навеки остаться в памяти людской городом худой славы?!

Правый берег Амура, чужая сторона, чужое беззаконие… Но что же нужно сделать, чтобы жили, не трепеща за свою судьбу, люди на левом берегу?

Принесли в Михайло-Архангельскую церковь девять гробов: мать, отец и восемь ребятишек. Плачут женщины: меньшенький только народился, а горлышко перерезано. Лежит без кровинки, что ангелочек восковой. Злодейство какое: всю фамилию скосили под корешок!