Заслон - [89]

Все вспомнили про братьев Кузиных, да уж так, что позабыть не смогли. Поинтересовались, там ли они. живут. Живут, да еще как живут!.. Селяне на них не в обиде: уважительные, гладкие, и веселые же, черти! Девки кличут их комиссарами за широкие в боках штаны, за шелковые рубахи да с кисточками пояса. Еще узналось, что прикуривают братья Кузины от лампы сотенными бумажками и в дому всегда людно: наезжает гостей со всех волостей.

«Вот она, матушка-загогулинка, — решили в милиции. — Нужно брать „комиссаров“». Но брать их было дело нешуточное — обратились за подмогой к комсомольцам.

Прошло не более часа, как ребята высадились в Белогорье. Начальник разъезда Комаров предложил им свою комнату, мимоходом пояснив:

— Подальше от лихого глаза. — Это было резонно: Кузиных могли предупредить. Ему все же возразили:

— А как же вы? Выходит, как в песне: ходи хата, ходи печь — хозяину негде лечь.

— Мне к поезду выходить. — Старик пожевал бритыми губами. — А вы ложитесь на мою постель, Саня. — Было заметно, что он благоволит Бородкину, но едва ли кто, кроме Алеши и Саши, знал, что Комаров видит в нем не начальника оперативной группы, а друга своего погибшего сына Анатолия. — Ложитесь, Саня, — повторил он свое приглашение, — путь до деревни не близкий, да еще как обернется дело… — И, будто испугавшись, что сделал недоброе пророчество, он тут же вышел.

— Ложись, Саня, в постельку, — очень удачно имитируя медлительный говор старика, сказал Померанец. — И за какие только заслуги тебе такая нега предоставляется? Другие вповалку, а тебе хозяйское ложе…

— Занимай ты ложе, если завидки берут, а мне и с ребятами будет хорошо, — Бородкин опустился на пол, рядом с Булыгой.

— Дурак буду, если откажусь. — Померанец присел на край кровати и стал стягивать валенок. — Мой дед сто четвертый год на свете живет, а я, может, последнюю ночь на земле ночую, да чтобы как попало! Думаешь, меня отсюда скинут, а?

— Да я, если хочешь знать, недостойный внук своего достойного деда, уже спал на этой кровати.

— Спал… — недоверчиво протянул Померанец. — Это в какое же время и при каких погодах?

— Когда из Николаевска приехал, — понизил голос Саня. — Пришлось завернуть сюда с недоброй вестью.

— А ты, видно, Анатолия знал, — догадался Померанец. — Вот был человек… — и, не выпуская из руки снятый валенок, стал рассказывать о гамовском мятеже.

За тонкой перегородкой скрипели половицы. Громыхнуло пустое ведро. Кто-то, хлопнув дверью, вышел на крыльцо. Вдруг дикий, несуразный вой резанул ухо, переходя в нарастающий лязг и скрежет. Станционный домик закачался, будто под ним дрогнула земля. Алеша испуганно приподнялся и сел на полу. На окне, по коленкоровой занавеске плясали причудливые тени. Красные искры упали огненным каскадом откуда-то сверху, и разом все стихло и потемнело. Поезд, не останавливаясь, промелькнул мимо маленького полустанка, отбрасывая считанные версты последнего перегона. Лежавший рядом Бородкин тронул Алешу за руку:

— Подремли, я скажу, когда нужно.

Алеша не ответил и лег, повернувшись спиной к окошку. У стены, прислонившись к ней плечом, сидел Булыга и курил. Огонек папиросы, вспыхивая, освещал его сильно исхудавшее лицо, и Алеша подумал, что курить ему не следовало бы, а одеваться нужно потеплее, но выговорить это вслух не решился и закрыл глаза.

7

…Шли в обход деревни, мерзлым болотом. Булыга, тонкий, голенастый, прыгал с кочки на кочку. Парень здорово пообносился. В облкоме ему исхлопотали какую- то куртку, но он не успел ее получить, только вечером приехав из своего района. В этой операции Булыга мог бы не участвовать, но разве мог он отсиживаться у печки, если пошли «брать бандитов» Бородкин и Нерезов?

— Мерзнешь, Саша? — спросил тихо Петр. Потерпи, скоро станет жарко. — Вместо ответа Булыга ткнул его под ребро. Они оба упали и со смехом покатились по редкой, иссушенной ветрами и заморозками осоке.

— Смерти или живота? — грозно вопросил Нерезов, прижимая к земле вьюном извивающегося Булыгу. — Смерти или… — Но Булыга уже вывернулся и насел сверху, подмяв под себя коренастого, крепко сбитого Петра. Заливаясь смехом, он вполголоса пропел:

— Май кэт, май литл, май пусси кэт… — и потребовал: — а ну пой дальше.

— Поди к черту! — ругнулся Нерезов, пытаясь высвободиться.

— Пусти его, Александр. Ну что вы, право, как маленькие, в деревне всех бы собак всполошили, — с напускным недовольством сказал Бородкин. Он и сам был не прочь побарахтаться, но командирское звание обязывало быть строгим. Как-никак, под началом шестнадцать человек.

Болото кончилось. Узкая тропка вилась у подножий сопок. Она была удобна для ходьбы, только идти приходилось по-китайски, гуськом. Скоро стала видна деревня, протянувшаяся вдоль железнодорожного полотна: две цепочки белых домиков, осененных высокими деревьями, и на широкой площади общественный пожарный сарай. Потом вынырнул из-за поворота дом, стоящий на отшибе. Он стоял на взгорье. Когда подошли ближе, стало видно, как в выходивших во двор занавешенных окнах движутся какие-то тени. Несмотря на поздний час, в доме не спали.

Отряд остановился в густых зарослях, у маленького незамерзающего ключа. Вода журчала в длинном желобе и с тихим звоном падала в каменистое русло. Бородкин кратко повторил план облавы. Дом нужно было оцепить со всех сторон и, по возможности, не стрелять внутри него, так как там могли оказаться женщины и дети. Теперь роли были распределены заново: двое станут в зарослях, у этого вот ручейка, трое поднимутся на сопку, к кладбищу, трое хитростью проникнут в дом, а остальные оцепят его с севера и востока, чтобы лишить братьев-разбойников отступления в деревню, где у них есть родия и немало доброжелателей, готовых и принять, и спрятать «комиссаров». Войти в этот дом дурной славы было рискованно. Саня решил идти сам, выбрав в спутники Булыгу и Алешу. Саша заявил, что он тронут и восхищен. Алеша напомнил, что немного знает Кузиных и это теперь может пригодиться.