Заслон - [86]

Зал быстро пустел. Алеша свернул список и сунул его в карман. Невысокий человек, с румяным лицом и яркими черными глазами, — заведующий хозяйством школы Трофим Иванович, — положив руку на выключатель, ждал его у двери, сокрушаясь вслух об испорченной карте:

— Такую вещь изничтожили, лоботрясы. Заставь сделать — мозгов не хватит ни у одного!

«Какое у нее лицо! — думал в это время Алеша. — И коса, будто сплетенная из солнечных лучей, и голос…» И перед его мысленным взором стояло, как беленькая девушка неуверенным, детским еще почерком выводит свою фамилию.

Размышляя обо всем этом, он торопливо соглашался с завхозом:

— Да, да… конечно. И у нас, в политехникуме, тоже очень трудно с учебными пособиями. — Он взял в руки карту: — А знаете, ее еще можно разгладить утюгом.

Ранним утром, столкнувшись с кем-то в полутемном коридоре облкомпарта, Алеша посторонился, но тот схватил его за обе руки и весело закричал:

— Алексей свет Николаевич! Много на улице народа собралось?!

— Ни единой души! — досадливо поморщился узнавший Бородкина Алеша и посетовал: «Чему он радуется? Список живых людей не заменит».

— А нет, так подождем! Сейчас собираются по районам, а к семи, часам… Да вот уже первая ласточка голос подает. — Он потащил Алешу в одну из комнат и распахнул окно. Вместе со свежестью раннего утра в него влилась отдаленная расстоянием песня. Пели молодые, слаженные голоса:

Вышли мы все из народа,

Дети семьи трудовой.

Братский союз и свобода —

Вот наш девиз боевой…

В такт ритму угадывалась и мерная поступь. Алеша пожал плечами:

— Первая ласточка не делает весны. Это курсанты политшколы, а речь шла…

— За своих второступенцев беспокоишься? Да у них еще когда больше двухсот набралось!

— Выдумываешь, — вспыхнул Алеша. — Откуда такие сведения?

— А мне сорока на хвосте принесла, — отшутился Саня. — Славненькая такая, голосочек звонкий!

— Я так и думал! Да тебе-то, друг, не к лицу распространять сорочьи вести!

— Ты, чижик-пыжик мой дорогой, не дерзи! — повел лазоревыми глазами Саня. — Мне только что сказали об этом по телефону. И о тебе справлялись, вот не сойти с этого места, не вру! — засмеялся он.

— Чего ты заливаешься? — обиделся Алеша.

— Да ты не сердись, — тряхнул его за плечи Бородкин. — Я сам над собой смеюсь: с самого утра у меня птичья терминология в ход пошла. Ты меня одергивай, если что. Пойдем-ка на улицу, славный молодой человек.

Алеша расцвел: это была высшая похвала в устах Сани. Обычно он так с легкой иронией отзывался о себе самом — славный молодой человек… Он и на самом деле был очень славным.

Американский переулок, — где в нарядном особняке бывшего Русско-Азиатского банка помещался облкомпарт, — был запружен народом. Пестрая и шумная народная волна, затопившая его на грани дня и ночи, всполошила обывателей.

Но эти люди не походили ни на мятежников, ни на анархистов. Они были веселы, беспечны, и рука об руку с мужчинами и женщинами шли подростки и даже дети. Когда стройные колонны разлились двумя потоками, древние, как библейские пророки, деды — сторожа музея и магазина — вышли на середину переулка и долго обсуждали происшествие, так и не докумекав, что к чему.

Городские пошли на Амур, в район Загородной, и ответственными за эту колонну были Бородкин, Гертман и Булыга. Забурхановцы и горбылевцы под водительством своих секретарей райкомов направились на берег Зеи.

Алеша пробежал вдоль школьной колонны и насчитал свыше трехсот человек. Но это были еще не все. Учителя, убоявшись пыли, вышагивали по тротуару, многие из девушек, узнав, в чем будет заключаться работа, побежали домой переодеться. Пыль поднималась над идущими тонким золотистым облаком. Солнце только что проглянуло, и покрытые дубняком дальние сопки пламенели, будто на их склоны набросили сказочное золотое руно. Сразу же за городским театром колонна стала спускаться к реке.

Амур лежал в песчаных берегах, как лиловая змея, блистая чешуйками холодной и влажной спины.

Горбатый плот качался у берега. На бревнах стайкой сидели девушки. Гамберг, в вязаной фуфайке и шапке-ушанке, убеждал в чем-то раскрасневшегося Булыгу; тот приседал, откидывал назад длинное гибкое тело, делая быстрые движения руками. Губы его были плотно сжаты, уголки их усмешливо вздернуты кверху.

— Фома неверующий, — сказал он громко, — гимнастика-то, если хочешь знать, и греет, а одежонка…

К Бородкину, — видимо, признав его за начальника, — подошел кряжистый плотовщик, сунул ему моток веревок и показал рукой на плот.

— На укладку направьте женщин, — сказал ему Саня. — Так… приступим! — Он стал снимать кожаную куртку.

Булыга и Алеша наперегонки бросились к плотам. Их обогнал Бородкин. В светлой вышитой по вороту и подолу васильками рубашке он напоминал отрока с какой-то очень знакомой картинки. На ногах Сани были легкие, выше колен бродни. Он ступил в ледяную воду и стал подводить под конец бревна веревку.

— Нет, Саша, не надо! — крикнул Бородкин, видя, что Булыга хочет последовать его примеру. — Застудишься в своих ботиночках. Беритесь с Гертманом за пилу! — По быстрым и уверенным движениям Сани было видно, что ему не холодно и он чувствует себя здесь так же уверенно и просто, как под надежной крышей облкомпарта, когда он названивает по телефону и одновременно готовится к очередному занятию в политшколе или докладу в какой-нибудь ячейке.