Заслон - [110]

Дети выходят из церкви беспорядочной гурьбой. Набежавшая тучка ударила крупным дождем. Ребятишки с визгом кинулись бежать. Учительницы подобрали длинные юбки. Танечкина мать распустила огромный зонт и скрылась под ним вместе с дочерью. Кто-то звонко крикнул:

— Дождик, дождик, перестань!.. — Другие школьники подхватили. Впереди мелькнули две знакомые ленты: голубая и розовая. Рыжая бросилась за ними вдогонку, запуталась в большом, не по росту платье и упала. Когда она поднялась, все уже были на школьной террасе и смеялись над нею:

— Рыжая! Рыжая, ты под дождичком лежала, в луже голову держала!

…В классе все стены увешаны картинками. Елизавета Васильевна раскрывает большую черную книгу. В классе становится тихо. Все сидят прямо и смотрят на учительницу.

— Артюхин Иван? — говорит она.

Встает мальчишка с бабками в кармане, шмыгает носом, рот его в улыбке растягивается до ушей. Он с достоинством произносит:

— Это я, — и, подмигнув классу, садится.

— Афонина Стефанида?

— Я, — жалобно пискнула остриженная наголо девочка.

— Нужно вставать, когда отвечаешь старшим, — бегло глянув на нее, говорит учительница. — Сядь.

— Архангельская Татьяна? — Вскакивает пухленькая, кудрявая Танечка и, улыбаясь учительнице, с легким удивлением говорит:

— Я. Но меня никогда…

— Садись, Таня. Бесфамильная Августа? — глаза учительницы скользнули по классу: — Бесфамильной Августы нет? — Она делает пометку в своей большой книге.

— Белый Виктор? Садись, — приветливо кивает она чистенькому мальчику, растерянно мигающему светлыми ресничками, — сядь, Витя.

— Рудых Александр? Рудых Александр отсутствует?! — повышает голос учительница.

— Нет, я здесь! — румяный черноглазый мальчик вскакивает, улыбаясь милой, застенчивой улыбкой.

И снова фамилии и имена, имена и фамилии, но слушать уже неинтересно, а лучше из-под ладошки опять рассматривать картинки.

Потом учительница ходит между рядами парт, пересчитывает учеников. Губы ее шевелятся. Дойдя до последней парты, она тяжело вздыхает.

— Пятьдесят! Вас пятьдесят, — говорит она, — а откликнулось только сорок девять. Кто из вас не откликнулся, дети? — Учительница заглядывает в свою черную книгу и поясняет: — Не откликнулась Бесфамильная Августа. Бесфамильная Августа, встань и покажись всему классу, — говорит она нетерпеливо. Потом, помолчав и уже не скрывая своего раздражения, снова задает вопрос:

— Дети, кто из вас знает Бесфамильную Августу?

— Эта, — говорит Артюхин Иван, — эта самая! — Он громко шмыгает носом и пальцем тычет в лицо Рыжей, сидящей в соседнем с ним ряду на предпоследней парте. Он захлебывается от восторга:

— Она все молчит. Немуха! Я ей наступил на ногу — молчит! Дернул за мышиный хвостик — молчит. Ущипнул…

— Щипаться в школе нельзя, — сдвигает брови учительница. — Это что еще за мышиный хвостик? Вот я тебя оставлю без обеда. Сядь и молчи!

Лицо мальчишки гаснет. Виновницей «торжества» становится молчаливая девочка. Сорок девять пар ребячьих глаз смотрят на нее с недоумением и глубочайшим любопытством.

Учительница подходит к ней, склоняется низко. Она берет девочку за подбородок и смотрит ей в глаза:

— Ты немая?! Покажи мне язык.

Рыжая охотно показывает ей узкий розовый язык и произносит:

— Не знаю.

Первоклассники хохочут. Нос учительницы синеет.

— Не знаешь? Чего ты не знаешь, гадкая девчонка? — Губы учительницы начинают дрожать. — Ах какая шалунья. Я это еще в церкви заметила. Все молились, а она… — Повернув к девочке тусклое лицо, учительница говорит строго и непреклонно: — Я напишу твоей маме записку. Пускай она тебя высечет. Да… да, высечет ремнем и поставит в угол: на колени, на горох! И поделом — не кощунствуй, уважай старших.

— Язва! — солидно подтверждает Артюхин Иван. — Гы, гы, хитрющая, стерва!

— Пошел вон! — истерически кричит учительница. — Такие слова… в классе. Это не дети, это наказание божие!

По щекам девочки катятся крупные горошины слез. Она думает в эту минуту, что один бог знает, какая она хорошая, и удивляется: почему он молчит?

Елизавета Васильевна смотрит на нее растерянно. У нее мелькнула мысль: «Нет, это не закоренелая озорница, есть еще пути к ее исправлению. Артюхин Иван куда страшнее».

— Ну зачем ты плачешь? — обращается она к ученице. Нашалила и вот… — Голос учительницы теплеет: — Успокойся, скажи, что ты не станешь больше так делать, и я тебя прощу. Ведь ты Бесфамильная Августа?

— Не знаю, — закрывает лицо руками девочка, — не знаю… У меня нет мамы, и я не знаю…

— Это приютская! — кричит кто-то с задней парты.

— Тише, дети! — учительница поднимает руку. — Тихо! Ты приютская? — обращается она к девочке. — А как тебя зовут в приюте?

— Р… Рыжая, — падая головой на парту, шепчет девочка. — Р… Рыжая, — кричит она с болью и обидой, топая ногами и колотясь головой о черную лакированную доску парты.

Класс молчит.

16

После весенней распутицы, пыльных и въедливых ветров наступило томительно-жаркое лето. Так уж повелось с незапамятных времен, что с открытием навигации обезлюдевали Забурхановка и Горбылевка; молодежь валом валила в низовья Амура, на рыбные промыслы. Ездили в Николаевск и семьями. Но теперь о тех вольготных временах только вспоминали со вздохом.