Заскоки Пегаса - [3]
и полью!»
3. Мечты и реальность
«Приобрел почти что даром!
Дача – супер! Два гектара,
с садом и прудом!
Есть цветник – на загляденье,
и другие насажденья,
и кирпичный дом!»
Мы с подружками судачим:
вот уж дача – так уж дача!
Истинный Клондайк!
Всё! Наутро уезжаем!
Скоро будем с урожаем!..
…Боже! Силы дай
Пережить кошмар в реале:
в огороде хлам навален,
вишни – сухостой,
вьюн стволы опутал леской –
в общем, страшный сон Раневской.
А бадья с водой –
типа, пруд… воняет тиной.
Закатил глаза картинно,
видя сад в парше,
муж-эстет. Надел бахилы
и похлюпал к хате…
С милым
рай и в шалаше! –
так, поплакав, я решила –
и рвала весь вечер жилы,
чтоб себе внушить:
помещение – жилое!
Будем мы, как Дафнис с Хлоей,
идиллично жить!
4. В доме
Дом забит какими-то жердями,
кучи тряпок жмутся по углам,
доски ощетинились гвоздями,
пыль и грязь, вонища и бедлам…
Лыжи без креплений и без палок,
битый велик, порванный сачок…
Этот Генка – Плюшкина аналог!
А на вид – приличный мужичок.
Я с ведром и тряпками горюю:
поле действий – вовсе не курорт!
Шкаф хромой и битые кастрюли,
у стены замшелый натюрморт,
сапоги (кошмары костюмера),
в них носки (кошмары парфюмера),
за диваном пыльные штаны
и бюстгальтер пятого размера –
ясно, что не Генкиной жены…
5. Как мы ездим на дачу
Сочиняю я стишок
о житейской прозе:
мчит вперед ночной горшок,
проще – скотовозик.
Мчится, весело звеня
каждой гайкой ржавой.
Эх, полцарства за коня!
Эдакой оравой
как мы влезли в скотовоз,
да еще с поклажей? –
нам ответа на вопрос
Вассерман не скажет!
Мчится терем-теремок,
сказочное диво.
От жары водитель взмок,
мы висим, как сливы,
на окне пчела жу-жу –
дескать, мир прекрасен!
Я на дядечке лежу,
словно на матрасе.
Даль, как водится, чиста,
воздух – несравненный…
Кто-то прищемил кота –
дальше мчим с сиреной.
«Потеснитесь, господа!
Ну еще немного!»
Люди! Нет у вас стыда!
Оттоптали ногу!
Пот на лбу залёг росой,
сразу стало зябко:
рядом – бабушка с косой…
…Оказалось – тяпка.
6. Клад
Я снова берусь за лопату,
копаю, как бешеный крот.
Вот жили когда-то пираты,
отчаянный, дикий народ.
Да только в Орле и в Рязани
пиратский не выроешь клад.
Я землю лопатой пронзаю,
спина и ладони болят.
Однако ж под старым ранетом,
под слоем прогнившей коры,
нашла я две старых монеты
суровой хрущёвской поры.
А после я враз постарела
на добрых полдюжины лет:
под россыпью битых тарелок
большущий лежал пистолет.
Я сразу бегом к телефону,
трясусь и звоню в МЧС.
Приехали. Все при погонах.
Кинолог к ранету полез.
И выдал: «Ну, диво так диво!»
(культурный мужчина, ей-ей).
Ждала я кошмара и взрывов,
но хохот вспугнул голубей.
Я нервно забилась под грушку.
«Копайте спокойно, мадам, –
кинолог промолвил. – А пушку,
пардон, я детишкам отдам».
7. Соло для мужа с оркестром
Он прошептал, в тени с компрессом лёжа,
туманно глядя в солнечную даль:
«Я весь разбит, как старая галоша…
ещё пивка с таранкой мне подай!»
Ступив на тяпку, он стонал неловко,
отделавшись лишь парой кувырков:
«Я не могу прореживать морковку…
и кстати, что из этого – морковь?»
Он сетовал особенно тоскливо,
размазывая по коленкам йод:
«Ах, чёрт возьми, далась мне эта слива!
С меня довольно, пусть себе гниёт!»
Он чуть не плакал, будучи покусан
шальной осой при сборе кабачков.
Он горевал по-детски безыскусно,
ступив на муравейник без очков.
Как он мечтал – моим мечтам вдогонку –
о спелых грушах в тонкой кожуре,
взмахнуть гантелькой – для души, легонько,
но не лопатой двигать по жаре!
Он устранился от работы адской
и бросил даму – тут же, на земле –
на растерзанье гадам колорадским,
медведкам и смородиновой тле…
8. Дачный акростих
Семнадцатое (кажется) ведро.
Мечтаю сдохнуть, под кустом елозя.
О ветки оцарапано бедро.
Рыдаю в три ручья – в стихах и в прозе!
Одна, одна, с тяжёлой соковаркой
До ночи провожусь я в кухне жаркой!
Иначе – пропадает урожай.
Нарви – помой – и в агрегат сгружай!
Ах! Как же мне себя, родную, жаль…
9. Вишня
Летний вечер. Хрип шансона.
Над посёлком благодать.
Я пасу дроздов бессонно…
Век мне воли не видать!
Веет свежестью озона,
спеют вишни да ирга.
Тут у нас не то чтоб зона…
Зона отдыха, ага.
Харе Рама, харе Кришна!
Отгоняю я беду
(чпок фасолью по дрозду!),
стерегу иргу и вышки
(чтоб тебя! Иргу и вишни!)
и спокойствие блюду.
Ну а муж забрался в хатку,
болен сплином и хандрой.
Слёзно просит ягод сладких…
Дулю с маком! Хрен с икрой!!!
Смачно мужа я ругала,
как на зоне вертухай.
В это время стая галок
подняла нахальный хай.
Прогоняла так и сяк я
жадный выводок галчат.
Тырят вишню эти сявки
и – стучат, стучат, стучат…
10. Огурцы
Тридцать градусов в тени: злой, песочной, пыльной.
Где спастись, куда сбежать – никаких идей.
Нужен огурцам полив, долгий и обильный.
А вода – по вечерам, и не каждый день.
Жабы смолкли от тоски у пруда в низине.
Муж под яблоней задрых, выхлебав компот.
Льётся вялая струя – толщиной с мизинец.
Матюкается сосед, утирая пот.
Через дачу дядя Пётр – звучно, филигранно
к чьей-то маме шлёт насос, краны и трубу…
Легче с рынка принести пару килограммов,
чем по десять волочить на своем горбу…
Надо свёклу прополоть, перчики окучить,
надо прорыхлить морковь, выдергать укроп.
У межи, в резной листве спрятался огурчик…
Как бы мужа разбудить?..
Вот сорву – и в лоб!..
11. Весёлая песенка
Половинкой огурца смажусь вместо крема,
История не имеет сослагательного наклонения. Эту фразу капитан третьего ранга в запасе Годунов, историк-любитель, слышит так же часто, как и слова о том, что его родной город Орел осенью 1941 года сдали без боя, открыв гитлеровцам прямой путь на Москву. В поисках правды Годунов погружается в книги и архивы, пока однажды неведомая сила не выталкивает его в прошлое, предоставив возможность стать очевидцем этих событий. И не только очевидцем, но и участником. Иначе зачем появилось бы у моряка-подводника удостоверение старшего майора госбезопасности? Не для того ли, чтобы он мог заново отыграть битву на орловском рубеже, повлиять на ход величайшей из войн XX века и вместе с тем изменить свою личную судьбу?
«Счастлива рожденная среди Высших!» – эту фразу благородная Вирита де Эльтран слышала десятки раз. И верила в истинность этих слов, пока судьба не поставила ее перед выбором. У ее слуги Эрна не было ничего собственного, кроме верности, даже имя ему придумала госпожа. И он думал, что это справедливо, пока судьба не дала ему возможность выбора. Смогут ли они выбрать правильно? К добру или к худу?
Эти повести объединяет то, что их герои – наши современники: школьный учитель истории Палыч и его дочь Любка («Жестяной самолетик», «Любкины сказки»), физик и лирик команданте де Ла Варгас и студентка Лиска («Авангардисты»). У них те же печали и те же радости, что у большинства наших сограждан, перешагнувших рубеж веков. Они способны влипнуть в историю, обычную или необычайную, просто шагнув за порог своего дома. Но они никогда не унывают и, верится, найдут выход как из сложной ситуации, так и из скучной рутины.
Девушки гадают на суженых и грезят о любви, обязательно необыкновенной. Да и юноши не чуждаются романтических переживаний. И так – из века в век, во все времена. Что же обретают в итоге? – кто большое, светлое и взаимное чувство, кто – печали и разочарования, кто – семейные радости и проблемы. Возвышенные мечты воплощаются в обыкновенную земную любовь. Или правы юные: любовь никогда не бывает обыкновенной?
«Так как я был непосредственным участником произошедших событий, долг перед умершим другом заставляет меня взяться за написание этих строк… В самом конце прошлого года от кровоизлияния в мозг скончался Александр Евгеньевич Долматов — самый гениальный писатель нашего времени, человек странной и парадоксальной творческой судьбы…».
Герберт Эйзенрайх (род. в 1925 г. в Линце). В годы второй мировой войны был солдатом, пережил тяжелое ранение и плен. После войны некоторое время учился в Венском университете, затем работал курьером, конторским служащим. Печататься начал как критик и автор фельетонов. В 1953 г. опубликовал первый роман «И во грехе их», где проявил значительное психологическое мастерство, присущее и его новеллам (сборники «Злой прекрасный мир», 1957, и «Так называемые любовные истории», 1965). Удостоен итальянской литературной премии Prix Italia за радиопьесу «Чем мы живем и отчего умираем» (1964).Из сборника «Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла» Издательство «Прогресс», Москва 1971.
От автора: Вы держите в руках самую искреннюю книгу. Каждая её страничка – душевный стриптиз. Но не пытайтесь отделить реальность от домысла – бесполезно. Роман «33» символичен, потому что последняя страница рукописи отпечатана как раз в день моего 33-летия. Рассказы и повесть написаны чуть позже. В 37 я решила-таки издать книгу. Зачем? Чтобы оставить после себя что-то, кроме постов-репостов, статусов, фоточек в соцсетях. Читайте, возможно, Вам даже понравится.
Как говорила мама Форреста Гампа: «Жизнь – как коробка шоколадных конфет – никогда не знаешь, что попадется». Персонажи этой книги в основном обычные люди, загнанные в тяжелые условия жестокой действительности. Однако, даже осознавая жизнь такой, какой она есть на самом деле, они не перестают надеяться, что смогут отыскать среди вселенского безумия свой «святой грааль», обретя наконец долгожданный покой и свободу, а от того полны решимости идти до конца.
Мы живем так, будто в запасе еще сто жизней - тратим драгоценное время на глупости, совершаем роковые ошибки в надежде на второй шанс. А если вам скажут, что эта жизнь последняя, и есть только ночь, чтобы вспомнить прошлое? .
«На следующий день после праздника Крещения брат пригласил к себе в город. Полгода прошло, надо помянуть. Я приоделся: джинсы, итальянским гомиком придуманные, свитерок бабского цвета. Сейчас косить под гея – самый писк. В деревне поживешь, на отшибе, начнешь и для выхода в продуктовый под гея косить. Поверх всего пуховик, без пуховика нельзя, морозы как раз заняли нашу территорию…».