Защита никогда не успокаивается - [3]

Ну, например, Джона, подозреваемого в убийстве Мэри, спрашивают: «Вы убили Мэри?» Джон не убивал, но знает, кто это сделал. Или у него было тайное желание прикончить ее. В любом случае его реакция может оказаться очень схожей с такой, как если бы убийцей был он. И он не сможет снять с себя подозрения до тех пор, пока не расскажет экзаменатору все как есть.

Хотя гражданские суды считают полиграф угрозой для существования системы присяжных, тем не менее он широко используется правоохранительными органами, в военных и промышленных сферах. Кое-где человек, успешно выдержавший проверку на полиграфе, автоматически исключается из числа подозреваемых. В этом есть свой смысл, поскольку в таком случае отпадает необходимость в обвинительном заключении и суде — испытании, от которого не каждому удается оправиться, даже если он был оправдан. Если этого человека суд и счел невиновным, в глазах публики его просто-напросто сумел «вытащить» опытный адвокат. Это тот недостаток нашей судебной системы, который можно исправить при умелом использовании полиграфа. Может быть, сказал я Джону Тобину, дело Эджерли сможет в этом помочь.

Джону Тобину исполнилось 72. Это был усталый, больной человек, и судебный процесс добавил ему новых морщин на лице. Мне было 27, и я рвался в бой. Мы проговорили о полиграфе несколько часов. Потом Джон внимательно посмотрел на меня.

— Ли, — сказал он, — вы не хотели бы принять участие в процессе, провести перекрестный допрос этого парня, Лоулора? Я думаю, во всем Массачусетсе не найдется второго адвоката, имеющего представление о полиграфе. Мне кажется, вы могли бы помочь нам.

Основания для колебаний у меня были. Участвуя в деле Пейджа, я всеми силами старался доказать надежность полиграфа. Теперь Тобин просил меня доказать сомнительность результатов полиграф-теста. Но дать мне шанс принять участие в «деле о безголовом трупе» было все равно, что предложить кусочек луны. Я сказал «да».

Когда я ушел от Тобина и вернулся домой (через дорогу от моей Бостонской конторы), уже наступил вечер. С полиграфом я был знаком лучше, чем большинство адвокатов, но все мои исследования проводились с «позитивной» точки зрения; мне никогда не доводилось подвергать сомнению тест или экзаменатора. Нужно было снова браться за книги, а у меня на все оставалась одна ночь.

Студенческая привычка готовиться к экзамену в последний день сослужила мне в этот раз добрую службу. Друзья тоже не подвели. Я позвонил Дэну Блумфилду (тогда он был старшим следователем у меня в агентстве) и Филу Хэллорану, своему бывшему однокурснику. Мы сидели у меня дома, пили кофе и читали книги о полиграфе. Потом Дэн и Фил коротко излагали мне то, что прочитали они. Когда мы закончили, третий кофейник был пуст, а за окном уже светало. Пора было отправляться в суд.

Я надел черный костюм-тройку, начистил ботинки и сунул в портфель стопку инструкций по полиграфу и несколько журналов. Первый раз отправляясь в суд в качестве адвоката, я начисто забыл про полиграф. Вместо этого я перебирал в памяти все, что знал о самом сильном оружии в арсенале адвоката — перекрестном допросе.

Мы все устраиваем перекрестные допросы. Родители — детям, начальники — подчиненным, политики — своим помощникам и друг другу. Но для адвоката в суде перекрестный допрос — смертельный номер. Он должен разрушить улики и свидетельские показания, собранные против его подзащитного, уменьшить их впечатление на присяжных, объяснить, ослабить, свести на нет. Если прокурор старается построить обвинение, адвокат делает все возможное, чтобы разрушить его. Адвокатам, которые этого не понимают, лучше держаться от судов подальше.

К сожалению, таких адвокатов мы встречаем там ежедневно. Большинство юридических факультетов почти не обучают студентов умению вести перекрестный допрос. Методам и принципам перекрестного допроса должен быть посвящен специальный курс, после которого необходимо пройти практику. Вместо этого новоиспеченному адвокату приходится учиться вести перекрестный допрос прямо в суде, за счет своих клиентов. Мне кажется, это столь же разумно, как учить студентов-медиков хирургии на живых людях вместо трупов.

Искусство перекрестного допроса страдает также от неправильного взгляда на него широкой публики. Это уже серьезная проблема, поскольку именно из нее, из этой самой публики, мы набираем присяжных. Слишком многие присяжные ждут Перри Мейсона;[2] они надеются увидеть адвоката, который заставит свидетеля сознаться, что подсудимый невиновен, а танцовщицу убил он. Ну, что же, такое тоже бывает, но только по телевизору.

В действительности же главное правило перекрестного допроса — не задавать вопросов. Если только свидетель не скажет что-то, что может быть использовано против него, или не появится шанс уменьшить воздействие его показаний, адвокат должен улыбаться и говорить: «Вопросов нет».

До тех пор пока свидетель не сделал конкретного заявления или не занял определенную позицию, он всегда сможет уклониться от ответа на вопрос. Проводящий перекрестный допрос должен прежде всего точно установить все, что свидетель, по его мнению, знает по данному делу, а также все, чего он не знает. Последнее не менее важно, поскольку часто именно недостаток улик и дает основание для сомнений в виновности подсудимого.