Заря - [9]

Я прокрутила наш диалог и хмыкнула. Да уж, ситуация была очень «серьезной». От этого стало стыдно.

— Надо учиться смеяться над собой, Юриль. Ведь так, кажется тебя зовут? — мне оставалось только кивнуть и поднять свой взор от пола. Странно, но в солнечном свете радужки его глаз стали зелеными, как тогда, на улице. И ведь не иллюзия. На свету меняют цвет только серо-голубые глаза, а серые остаются серыми при любом освещении. На секунду захотелось протереть глаза: ну не могут серые радужки становиться изумрудными! Еще раз глянула… фу-ух, показалось, ровный стальной цвет, зеленым и не пахнет.

— Я знаю, но иногда это бывает обидно, — ответила я. Он улыбнулся снова, теперь как-то по-отечески, раньше мне так улыбался только Орнет.

— Понимаю. Но знаешь, Юриль, я, несмотря на внешность, живу не первую сотню лет. И радости в этой жизни было немного. Неужели ты запретишь мне хоть иногда радоваться, вспоминая то происшествие?

Почему-то смотреть на эту улыбку вдруг стало невыносимо, как невыносимо смотреть на человека, потерявшего единственный смысл жизни, у которого вместо рыданий из души вырывается истерический смех, но от этого становится еще горше.

Я не выдержала и уставилась в пол. На его просьбу лишь утвердительно покачала головой, боясь снова увидеть его лицо.

— Ну и хорошо, — он вернулся к документу и неожиданно уже другим тоном совершенно некстати сообщил, — а вы, лайн,[4] уже на пять минут опоздали на «Анатомию». Поторопитесь.

Последнее слово я слышала уже в коридоре…

* * *

С тех пор все и началось. Я подозревала, что виной тому были мои мысли об умиротворенности. Сглазила, что называется. Жизнь по мановению руки судьбы резко перестала быть скучной.

Первые «подарочки» пришли в день праздника плодородия. Во время него рынок превращался в украшенный цветами «зал» со сценой, уставленный столами с различными яствами. По традиции, коей более тысячи лет, каждая хозяйка обязана была приготовить к празднику что-нибудь этакое. Моя мама обычно готовила свои знаменитые среди всех знакомых пироги с лимоном. Но такое счастье было лишь для обычных жителей. У учеников в день торжества ничего не изменилось: учеба, книги и внутренние садики. И конечно, Нате взбрело в голову выбраться в город! А то, что это было запрещено — еще лучше — как же, азарт!

Изначально мы сидели после уроков в библиотеке и скучали. Точнее скучала Ната, а я штудировала книгу по травоведению.

— Умираю, — вдруг простонала она.

— Что? — погрузившись в чтение, я не очень замечала окружающий мир.

— Ну конечно. Если я умру, никто даже не заплачет. Никто меня не любит! — это уже смахивало на помрачение рассудка.

— Ты можешь по нормальному сказать, что тебе нужно? — дневная флегматичность сменилась настороженностью.

— Ску-учно! — та-ак, сейчас решит напакостить, при этом втянув меня (пару раз я даже подвергалась наказанию вместе с ней, но потом наставники заметили, кто из нас двоих запевала и, в очередной раз поймав нас, просто сочувственно кивали мне головой). Надо было спасаться.

— А может пойти помочь мастеру Виароне?

— А в городе праздник, — у меня отнялись ноги, ибо для такого человека, как моя подруга, напрашивалось только одно решение.

— Решено! Идем в город! — я чуть не завыла в голос над своей несчастной судьбой и попыталась в последний раз хоть что-то сделать:

— Но нам запрещено, единственный выход — ворота, а его охраняют Стражи.

— А кто тебе сказал, что единственный? — факелы в её глазах полыхнули так, будто туда плеснули спирта.

Она резко вскочила, взяла меня за руку и мы привычно понеслись.

«Пролетели» «стеклянный»[5] коридор, еще несколько обычных исчезло за спиной. Ната выбирала направление, не задумываясь, будто совершала такие побеги каждый день; а я уже не запоминала повороты. Только когда мы бежали по какому-то мостику, до меня дошло, что дорога поднимается вверх. А потом я вдруг я неожиданно поняла, что дорогая подруга неукоснительно к сторожевой башне. Духи-хранители! Там же Стражи!

— На-ата! Ты… ты с у…ума сошла! Там ж…же Стра…жи! — задыхаясь прокричала я.

— Прорвемся! — мне бы её оптимизм.

Пробежав запыленную галерею, мы стали подниматься по ветхой винтовой лестнице. Похоже, здесь давно никого не было, и заходили сюда только такие любопытные «белки», как Ната. Лестница привела к серой от грязи двери. Закрытой и, несмотря на покинутость места, даже на вид крепкой. Но подруга ею не заинтересовалась. Нату привлекло небольшое створчатое окно, на которое она тут же запрыгнула. Я подождала, пока та спустится с другой стороны и, кряхтя и охая, стала взбираться на подоконник. Да уж этот лаз во время поисков точно учитывать не будут. Через узкое окошко могла пролезть только невысокая жилистая или просто худая девушка. Притом боком. Слава духам (или наоборот, с чьей стороны посмотреть), мы были нужной комплекции: Ната относилась к первой группе, а я — ко второй.

Окно оказалось проходом на крышу. Оно располагалось невысоко над «землей», но все равно при приземлении пяткам было больно.

— Теперь тихо, — она прижала палец к губам (видать для особо умных), жестами поясняя, что имела в виду; после чего, пригибаясь, стала передвигаться на противоположную сторону крыши, где находилась такая же башня с таким же окном. Мысленно кроя Нату злыми словами (для неприличных, к сожалению [или к счастью], у меня было слишком «правильное» воспитание), я пошла или скорее поползла вслед за ней. Слава духам, дождя в последнюю неделю не было, и сухая черепица не скользила под ногами. Но эту потерю с лихвой восполнил ветер и мои волосы, которые я заплетала только на практических занятиях. Везет Натке! У неё они короткие и с челкой, а мне еще в детстве строго на строго запретили стричься; вот и выросли ниже пояса, мешают только.