Зарубежная любовная лирика - [5]

Устами алыми младенческим устам.

Завидуя в тиши божественным дарам,

Шептали юноши, сгорая в неге страстной:

«О, сколько милых ласк потеряно напрасно!»

Лида

«Ланиты у меня на солнце загорели,

И ноги белые от терний покраснели.

День целый я прошла долиною; влекли

Меня со всех сторон блеяния вдали.

Бегу, – но, верно, ты скрываешься, враждуя;

Все пастухи не те! О, где же, где найду я

Тебя, красавец мой? Скажи, поведай мне,

Где ты пасешь стада? В которой стороне?

О нежный отрок, ты краснеешь предо мною!

Взгляни, как я бледна, – истомлена тобою:

Люблю твое чело невинное и нрав.

Пойдем. – Не все ж искать ребяческих забав.

О нежный отрок мой, узнай, как я страдаю:

Хочу забыть тебя – и все не забываю.

Прекрасное дитя, к тебе влекут мечты:

Как дева робкая, склоняешь взоры ты.

Грудь белая твоя, полуприкрыта тканью,

Еще не отдалась любовному желанью.

Пойдем. Узнаешь все. Тебя я научу.

С душою девственной беседовать хочу,

Пока, преодолев невольное смущенье,

Как я, познаешь ты и вздохи и томленье,

А детских щек твоих вот этот пышный

цвет —

Единственно моих лобзаний будет след.

О, если б наконец ты раннею зарею

Пришел на грудь ко мне приникнуть

головою!

Я, сон лелея твой, боялась бы дохнуть,

Чтоб не будить тебя, дышала бы чуть-чуть,

И, складки тонкого раскинув покрывала,

Я

б от твоих ланит горячих отгоняла

И дерзких комаров, и беспокойных пчел».

. . . . . . . . .

И Нимфа, отрока сыскав, стоит, вздыхает,

Трепещет и его с собою увлекает.

Садится на траву. Ей уступает он,

И горд, и втайне рад, и явно пристыжен.

Уж прикоснулася неверными перстами

Она к нему. Одна ее рука кудрями

Играет отрока, другая же рука

Ласкает шелк ланит младенческих слегка.

«Дитя, – зовет она, – приди на зов мой

страстный,

Прекрасен, юн, ко мне, и юной, и прекрасной,

Ко мне, прелестный друг, ты на колени сядь.

Скажи, как много лет успел ты сосчитать?

Бывал ли первым ты борцом между друзьями?

Им нынче, говорят, скользящими руками,

Счастливцам, жать пришлось тебя

к груди своей,

И на тебе сиял струящийся елей.

Ты потупляешь взор? О, как должна

гордиться

Та, у которой мог, красавец, ты родиться!

Богинею рожден ты, верно. Что с тобой?

Ты весь дрожишь. Дитя, коснись вот здесь

рукой:

Грудь у меня пышней, чем у тебя,

скруглилась.

Но это – знаешь ли? – быть может,

опустилась

Одежда женская перед тобой хоть раз? —

Но это не одно различие у нас.

Ты улыбаешься, краснея? Как сияет

Огонь твоих очей! Как твой румянец тает!

Не Гиацинт ли ты, любимый сын небес?

Иль тот, за кем орла ниспосылал Зевес?

Иль тот, кто, зарожден пленять богинь

собою,

Из лона Мирры шел, одетого корою?[1]

Дитя, кто б ни был ты, хочу тебя обнять!

Дитя, люби меня! Как часто отвергать

Умела юношей я пыл неукротимый;

Но ты, ты будь моим, хочу я быть любимой!

. . . . . . . . .

И возвестит векам мой камень гробовой,

Что Гименеем был развязан пояс мой».

Шарль Мильвуа (1782–1816)

Возвращение

На кровы ближнего селенья

Нисходит вечер, день погас.

Покинем рощу, где для нас

Часы летели как мгновенья!

Лель, улыбнись, когда из ней

Случится девице моей

Унесть во взорах пламень томный,

Мечту любви в душе своей

И в волосах листок нескромный.

Леконт де Лиль (1818–1894)

Негибнущий аромат

Если на розу полей

Солнце Лагора сияло,

Душу ее перелей

В узкое горло фиала.

Глину ль насытит бальзам

Или обвеет хрусталь,

С влагой божественной нам

Больше расстаться не жаль:

Пусть, орошая утес,

Жаркий песок она поит,

Розой оставленных слез

Море потом не отмоет.

Если ж фиалу в кусках

Выпадет жребий лежать,

Будет, блаженствуя, прах

Розой Лагора дышать.

Сердце мое как фиал,

Не пощаженный судьбою,

Пусть он недолго дышал,

Дивная влага, тобою;

Той, перед кем пламенел

Чистый светильник любви,

Благословляя удел,

Муки простил я свои.

Сердцу любви не дано —

Но, и меж атомов атом,

Будет бессмертно оно

Нежным твоим ароматом.

«О ты, которая на миг мне воротила…»

О ты, которая на миг мне воротила

Цветы весенние, благословенна будь.

Люблю я, лучший сон вздымает сладко грудь,

И не страшит меня холодная могила.

Вы, милые глаза, что сердцу утро дней

Вернули, – чарами объятого поныне

Забыть вы можете – вам не отнять святыни:

В могиле вечности я неразлучен с ней.

Сюлли-Прюдом (1839–1907)

Идеал

Прозрачна высь. Своим доспехом медным

Средь ярких звезд и ласковых планет

Горит луна. А здесь, на поле бледном,

Я полон грез о той, которой нет;

Я полон грез о той, чья за туманом

Незрима нам алмазная слеза,

Но чьим лучом, земле обетованным,

Иных людей насытятся глаза.

Когда бледней и чище звезд эфира

Она взойдет средь чуждых ей светил, —

Пусть кто-нибудь из вас, последних мира,

Расскажет ей, что я ее любил.

«С подругой бледною разлуки…»

С подругой бледною разлуки

Остановить мы не могли:

Скрестив безжизненные руки,

Ее отсюда унесли.

Но мне и мертвая свиданье

Улыбкой жуткою сулит,

И тень ее меня томит

Больнее, чем воспоминанье.

Прощанье ль истомило нас,

Слова ль разлуки нам постыли?..

О, отчего вы, люди, глаз,

Глаз отчего ей не закрыли?

Разбитая ваза

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,

Ударом веера толкнула ты небрежно,

И трещина едва заметная на ней

Осталась… Но с тех пор прошло

не много дней,

Небрежность детская твоя давно забыта,

А вазе уж грозит нежданная беда!

Увял ее цветок, ушла ее вода…

Не тронь ее: она разбита.

Так сердца моего коснулась ты рукой —