Зарницы грозы - [19]

«Я убил двоих», подумал рысь. «Сам. А до этого я ни разу не отнимал жизнь никого крупнее птички». Однако эта мысль грела мало. В настоящем, а не сказочном, бою увечья получают все, и глядя на рану Финиста, Баюн понимал, что со своей шишкой еще дешево отделался. Он оглянулся — Василисы нигде не было.

— За подмогой побежала, — угадал его мысли воевода. — Не успеет.

Он нагнулся, взял Баюна за шерсть на загривке, а свободную руку вытянул вперед и что-то пробормотал. На пальце Финиста сверкнуло кольцо с аметистом. Мир вокруг окутался дымкой и поплыл. Стало темно. Солнце превратилось в тускло-красную монетку, а земля — в серую пыль. Все Лукоморье посерело, лишилось красок. Промозглый холод заставил дрожать даже пушистого Баюна.

Велесов Дуб перед ними словно поднялся вверх. Между его корнями появился черным провал, куда уходили каменные ступени. Финист похромал туда, и Баюн поспешил за ним.

Проход освещало красноватое сияние, шедшее неизвестно откуда. Чем ниже они спускались, тем теплее становилось. В сапоге Финиста хлюпало. Наконец воевода и рысь вышли в огромный зал. Баюн сперва подумал, что они прибыли к великанам: потолок был так высоко, что свет до него не доставал, а каждую колонну могли обхватить не меньше десяти человек. К одной из этих колонн Финист и привалился, тяжело дыша. Баюн увидел, что к ним спешат навы с пиками наперевес. На остриях пик дрожали и потрескивали белые искры. Однако, разглядев Ясного Сокола, навы переменились в лицах — или в мордах, — опустили оружие и поклонились.

— Хватит кривляться, идиоты, — прохрипел воевода. — Помогите мне.

Стражи беспрекословно дали Финисту на них опереться и повели к выходу. На Баюна никто даже не взглянул.

С гулом раздвинулись створки ворот, и дохнуло сухим жаром. Глазам предстал, от края до края, черный, бурый и красный город, весь из углов, пирамид, башен. В тысячах блестящих окон отражается небо Нави, будто застывшее в вечном закате: желтое и алое у горизонта, выше фиолетовое и над самой головой почти черное. Вместо звезд по нему разбросаны разной величины луны, которых Баюн насчитал не меньше десяти. Ветра нет, но серые клочкастые облака сами по себе закручиваются воронкой, к центру ее превращаясь в волчьи хвосты. Глаз воронки — непроглядная чернота, от взгляда на которую Баюну стало жутко. Словно, если не уследишь, может оторвать от земли и засосать туда.

Навы поспешно подали сани, которых влекли два ящера с лосей величиной. Вместо полозьев было что-то светящееся и слабо гудящее. Без тряски, плавно, точно на ровном льду, эти сани полетели по улицам, в которых Баюн с замиранием сердца узнал Лукоморье. Да, оно было совсем иным: терема — высоченные, гладкие, блестящие, как бруски литого железа, земля — ровная, тоже гладкая и везде темно-серая. Все исполинское, безликое, ни тебе коньков, ни наличников, ни росписей, никакой выдумки. Нет дерева — только сталь, да стекло, да какая-то вороненая броня. Но вот же она Кривая улица, вот Серебряный поворот, от него отходит Ткаческий переулок: уж чего-чего, а улицы Лукоморья, рисунок их, Баюн всегда узнает. Вот площадь, тоже огромная, и вместо статуи Огнеяра — нава на чудовище. А вместо царского терема черно-красная пирамида ступенями, уходящая в самые облака.

— Дорогу! Дорогу маршалу! Расступись!

Финиста, опять под руки, вывели из саней.

— В мои покои! — приказал он. — И воды мне! И лекаря! Ж-живо, уродцы!

Преобразился Ясный Сокол, даром что ранен. Сталь в глазах, сталь в голосе. Дома оказался. Здесь все привычно — каждый свое место знает, низшими помыкать, перед высшими склоняться.

Убранство Цитадели вообще не с чем сравнить. Баюн вертел головой, останавливался то и дело, и навам приходилось его окликать. На потолке светятся брусья в жестяных поддонах: если прямо на них смотреть, то режет глаза. Дверь целиком из железа – это ладно, а как вам стеклянная? Баюн даже когтем по ней постучал – толстое стекло, камнем небось не пробьешь. И все эти двери не открываются, а разъезжаются. Коридоры, коридоры, полы гладкие и холодные, стены голые, серые. Навы, что сидят в боковых палатах, поднимают на идущих взгляд, да так и застывают. Пробежал мимо один в белом балахоне, на ходу стягивая страшненькую глазастую маску, Финиста завидел – и влетел с размаха в угол. Шепотком разносилось: маршал, маршал вернулся!

Коридор вывел в широкий, как поле, зал, купол которого покрывала роспись. Просто так, порадовать глаз, навы не рисуют. А когда пишут образа или такие вот картины, получается сухо, напыщенно и мертво. Будто отпечаток. И все же Баюн опять засмотрелся. Изображала роспись, как он понял, откуда есть пошло Навье царство: появление первого Волха и сражения за тогда еще дикие земли, наводненные берендейскими навами. Некоторые фигуры двигались, что Баюна не удивило – рысь уже устал дивиться и все чудеса полагал сами собой разумеющимися. Вдруг одна из них взлетела, и Баюн понял, что это живые навы. Верткие, как ящерицы, они цеплялись за стены и свод, ныряя и выныривая сквозь круглые отверстия, что вели на верхний ярус. Для этажей повыше было отдельное приспособление: тесный чуланчик.