Зарисовки ночной жизни - [19]

— Двадцать один. А что за товар у вас?

— Самая счастливая пора!.. Я волосы скупаю…

— А! Так значит, вы не продаете товар, а покупаете…

— Ну, это тоже торговля. В деревнях волос покупаю, а в другом месте сбываю.

— Несколько дней назад сюда уже заходила скупщица волос, поэтому в нашем селе нечем поживиться…

По лицу торговки пробежала тень разочарования. Ёнсун стало жалко бедную женщину, и она попыталась ее утешить:

— Хотя, кто знает, может, и найдутся еще желающие продать волос…

— Ну надо же… Однакось в убытке остались местные-то… не знаю, сколько давала та скупщица, но с моей шикарной ценой не сравнится…

— А почему вы так задорого скупаете?

— А я его и на фабрику, где костюмы шьют, сдаю, и даже за границу в Америку отсылаю, вот и получаю отменную стоимость за него. Однако ж, говоришь, была уже?.. — переспросила торговка, причмокивая губами и морщась.

Пошарив в складках юбки, она извлекла кошель, из которого вытащила папиросу, сунула ее в сизоватые губы и закурила.

— Фу-у-у, — выпустив папиросный дым в воздух, она еще раз повторила: — Так, говоришь, была, значит…

Наклонив голову набок, стряхнула пепел в траву.

— Выходит, опоздала…

Ёнсун стало ее ужасно жалко, и она сказала:

— Я точно не знаю, а вдруг кто-то приберег волос, чтобы дороже продать. Или же из-за жаркой погоды кто-нибудь свои отросшие волосы захочет обрезать и продать…

И когда Ёнсун так проговорила, торговка пристально взглянула на черные блестящие волосы девушки, обворожительным водопадом спускающиеся по ее плечам. Ёнсун уловила во взгляде женщины хищный блеск, испугавший ее. Она торопливо поднялась под предлогом того, что ей теперь действительно пора вернуться к прополке. Глядя на готовую уйти девушку, торговка затушила окурок о землю и, раскрывая кошель, обратилась к Ёнсун:

— Показать тебе фотографию моей дочки? Она, как и ты, красавица у меня…

Этих слов было достаточно, чтобы возбудить любопытство девушки.

— Вот! — С этими словами торговка вытащила фотографию размером с ладонь, с заломами в нескольких местах. С фотокарточки, мило улыбаясь, смотрели пять молодых девушек, трое сидели в переднем ряду, а двое стояли сзади. Все они были коротко острижены и одеты в платья с симпатичным рисунком. Судя по всему, это были городские модницы.

— И кто же из них ваша дочка? — спросила Ёнсун, все еще не отводя взгляда от фотографии.

— Самая красивая и есть моя… — с гордостью проговорила торговка.

— Да тут все как на подбор!

— А все же выбери из них самую-самую! Она и есть моя дочка.

Ёнсун понравилась девушка, стоящая слева во втором ряду. Указывая пальцем на нее, она спросила:

— Вот эта?

Тетка, улыбаясь, закивала головой, как бы в одобрение за догадку, и сказала:

— Надо же, какая глазастая! С ходу угадала.

— Только на вас не похожа…

— Она в отца пошла… — Сказав так, торговка вплотную подсела к Ёнсун. От нее несло табаком и немытым телом. Словно бы бормоча про себя, она проговорила: — В городе нонче такие прически самые модные. Только глянь, какая красота! Ты хоть девушка и деревенская, но все же с такими космами ходить никуда не годится…

Ёнсун потрогала свой хвост. В деревне у нее и вправду были самые длинные волосы.

— Даже я, когда молодая была, таких длинных кос не отпускала…

Теперь Ёнсун стала догадываться, куда клонит торговка. Однако же ее длинные волосы нравились не только матери, но и Ингу. «Ёнсун! Если зарыться в твои волосы лицом, то становится так тепло и уютно, будто одеялом укутался», — однажды сказал Ингу, уткнувшись в ее спину, когда они были наедине в бамбуковой роще на дальней горе за деревней.

— Ой! Солнце-то вон уже где! Мне пора за сорняки браться… — Ёнсун нарочно с поспешностью вскочила с места и опрометью бросилась к полю через желтоземную дорогу.

Вскоре Ёнсун так изнемогла, что хотелось кричать. И не от того, что работа тяжелая, а из-за бесконечного бормотанья торговки:

— Ну не красота ли — и двух зайцев убить можно!

Эта тетка вслед за Ёнсун, пропалывающей сорняки тяпкой, тоже пропалывала, сидя рядом с ней на корточках и выдирая сорную траву руками; и каждый раз, когда Ёнсун продвигалась вперед, торговка тоже двигалась вслед за ней и приговаривала:

— Я тебе сполна заплачу. И похорошеешь, и деньгами разживешься…

— У мамы разрешения спросить надо.

— Можно и так. Мать твоя наверняка против не будет.

Девушка вдруг подумала: кто знает, может, мама и вправду будет не против. Она хоть и говорила, что любит волосы Ёнсун, но тогда еще не знала, каких они денег могут стоить. Даже в прошлый раз, когда приходила скупщица волос, мама спросила: «Дочь! Ты смотри-ка, цена-то на волосы поднялась! Может, обрежем твои да на деньги обменяем?» Конечно же, мама лишь подначивала ее, не думая всерьез продать волосы дочери. Однако если бы Ёнсун позволила, то, возможно, и продала бы. Хотя обрезать и обменять волосы на деньги — как-то неудобно это. Скорее всего, из-за того, что среди сверстниц Ёнсун еще никто так не поступал. Возможно, все они выжидали с оглядкой друг на друга, но в основном продавали волосы старушки с шиньонами на голове, поэтому молодым девушкам в деревне даже в голову не приходило обрезать свои косы. Впрочем, как бы там ни считали подружки, Ёнсун и сама подумывала, что, может, и стоит продать волосы, а вырученные деньги отдать матери, но мысль об Ингу останавливала ее. И все-таки тогда в ответ на мамино шутливое предложение она проговорила: «А что, мам, может, и вправду остричь и продать? Новым ведь недолго отрасти…»